— В этих стихах, — засмеялся я, — нет ничего похожего, никакого моря. Этот поэт никогда не писал о море. Если бы ты знала их содержание…

Но она поставила бокал, из которого отпила глоток, и заткнула пальцами уши:

— Ну вот, ты все испортил! Я уже не слышу шума волн. — И настойчиво повторила: — Читай же!

Открыв томик на первой попавшейся странице, я начал читать:

Я закрыл книгу:

— Нет настроения.

Бриджит с расстроенным видом опустила руки. Я привлек ее к себе, усадил рядом на диван. Умм Кульсум уже закончила петь «Лунные ночи», и в комнате стояла тишина. Какое-то время Бриджит сидела, положив голову мне на плечо, но вскоре отодвинулась, посмотрела на меня с тревогой:

— Скажи откровенно, что произошло, кроме встречи с эмиром? В чем дело? Почему я не чувствую, что ты со мной, как был вчера?

Я передал ей свой разговор с Юсуфом, его слова о том, что я бросил его на произвол судьбы, что когда он во мне нуждался, он искал меня и не нашел. Бриджит сначала не поняла, о чем идет речь, потом, догадавшись, сказала:

— Какое это все имеет значение? Разве мы не условились, что мир нас больше не интересует? Что существуем только ты и я?

Говоря это, она взяла мои руки и положила себе на плечи. Я крепко обнял ее. «Да, — говорил я себе, — так и должно быть, только она и я, чтобы жизнь не сломала нас снова». А она тихим голосом повторяла:

— Да, только так, согревай меня, береги меня. Я никогда не чувствовала себя такой спокойной, такой защищенной. Ты видишь, как изменилась Бриджит? Любовь возродила в ней женщину!

Ты прижимала мои руки к своей груди и говорила тихим, детским, но в то же время прерывистым, задыхающимся голосом:

— Бриджит, господин мой, никогда в жизни не знала такого покоя в любви. Так, позволь ей, господин мой, насладиться этим покоем, позволь ей насладиться им сполна.

Я нежно водил губами по твоему лицу, по всему твоему телу, но так и не признался, что этот старик тоже возродился только через любовь к тебе.

Воистину это была мирная ночь.

Но я знавал и другие ночи.

В согретые солнечным светом первые дни нашей любви я переносил эти ночи легко — ночи любви изглаживали их из памяти. Но с самого начала мне было знакомо и другое твое лицо. Когда ты сидела на ковре, у дивана, обхватив руками колени, и отсутствующим взглядом смотрела в пустоту. Лицо твое превращалось в застывшую маску, за которой не было видно Бриджит. Бесполезно было разговаривать с тобой, умолять, пытаться вернуть тебя в этот мир. Ты молча отталкивала мои руки, когда я хотел поднять тебя с пола, и долго сидела неподвижно, замкнувшись в себе, отгородившись от всего плотной стеной непонятных мне дум.

Я научился не трогать тебя в такие моменты и терпеливо ждать, пока ты постепенно не вернешься ко мне сама, пока не исчезнет этот стеклянный взгляд и глаза твои не обретут вновь свой живой блеск, пока ты не спросишь меня обычным тоном и с долей удивления, отчего я не хочу сесть рядышком с тобой.

Узнал я также и безумные ночи…

Когда ты выпрыгиваешь из постели обнаженная, бормоча что-то по-немецки, бежишь к книжным полкам, хватаешь книжку немецких стихов и лихорадочно листаешь страницы в поисках приснившегося и разбудившего тебя стихотворения. Найдя, начинаешь читать, все более повышая голос, словно находишься в пустыне, одна-одинешенька. Я встаю и закрываю тебе рот рукой, а ты вырываешься, отталкиваешь меня и во что бы то ни стало хочешь довести до конца свою безумную декламацию. На тебя не действует ни раздраженный стук соседей в стены, ни мои напоминания о том, что они могут вызвать полицию. Ты громко осыпаешь ругательствами и меня, и полицию и соседей и не успокаиваешься до тех пор, пока я не предлагаю тебе пойти прогуляться и почитать стихи на берегу реки. Тут ты поспешно одеваешься и торопишь меня, но едва мы оказываемся на улице, начинаешь дрожать и спрашиваешь, по какой такой причине мы вышли на холод?

Я привык к тому, что подобные моменты — часть твоей личности, и любовь к тебе помогала мне легко их переносить.

Но я не забывал и об эмире Хамиде…

Я с удивлением спрашивал себя: неужели я все еще остаюсь журналистом и сохраняю журналистские рефлексы после всех этих лет фактической безработицы в чужом европейском городе, где вся моя деятельность сводится к перегонке скверной информации в скверную газету? Почему внезапно слетела ржавчина с моей души, несмотря на предупреждения врача и требования Бриджит не ввязываться снова в борьбу с миром, однажды уже положившим меня на лопатки?

Что-то, что было сильней меня, диктовало мне свою волю, побуждало умершего во мне журналиста вернуться к жизни, искать, узнавать, и передо мной не было иного выбора, как подчиниться.

Примерно неделю спустя после встречи с эмиром я отправился утром в кафе Элен. Она встретила меня приветливой улыбкой и проводила в дальний угол зала, не переставая щебетать:

— Разве я не говорила? Разве не предсказывала вам, что вы станете на ноги гораздо скорее, чем мы ожидали? И вот, пожалуйста, вы сейчас выглядите лучше, чем раньше! По знаете, что я хочу вам сказать? Быть может не стоит пить этот кофе без кофеина? Я читала, что он не слишком полезен. Сок намного предпочтительнее…

Она говорила и говорила, я выражал полное согласие с ней и при каждом удобном случае пытался спросить ее о Юсуфе. К моему удивлению, усадив меня, она тоже пододвинула себе стул и села напротив. Какое-то время молча глядела на меня, неизменная улыбка постепенно сползала с ее лица. Потом сказала:

— Я ждала вас. Даже собиралась позвонить вам, если бы вы не пришли сегодня.

Голос ее изменился, это была уже не болтовня с клиентом, а предисловие к серьезному разговору. Взгляд стал строгим и печальным. Я встревожился, уж не случилось ли чего с Юсуфом. Элен умолкла и сидела, наклонив голову, словно не зная, с чего начать. Вдруг подняла на меня умоляющие глаза:

— Я вас прошу, оставьте мне Юсуфа!

— Как я могу оставить его или не оставлять? Я уже несколько дней его не видел и никогда не пытался…

— Знаю! — прервала она. — Знаю, что вы никогда не пытались отнять его, но он сам пытается уйти с вами…

— Этого не было, поверьте мне.

Веки ее задрожали, голос стал хриплым:

— В таком случае он пытается вернуться к эмиру. Хочет стать журналистом и надеется на вашу помощь, не так ли?

Я промолчал, и она, глядя мне прямо в глаза, продолжила:

— Я все знаю. Я хорошо знаю, чего хочет Юсуф. Если бы у меня было достаточно денег, я бы сама стала издавать для него газету, пусть занимается чем хочет.

Говоря это, она сделала попытку улыбнуться и постучать по столу дрожащими пальцами, но в глазах ее стояли слезы. Я было открыл рот, но Элен рукой сделала мне знак дать ей договорить. Превозмогая слезы, она сказала:

— Я не могу долго оставаться с вами, Юсуф может в любой момент выйти из кухни. Поэтому прошу вас выслушать меня — я люблю Юсуфа.

— Это естественно.

В ответ она тихо рассмеялась:

— Нет, нет, это вовсе не естественно, ведь он годится мне в сыновья. Он почти окончил университет, а у меня нет никакого образования. Но я его люблю, и он ко мне хорошо относится. Не спрашивайте почему. Женился ли он на мне, потому что ему нужна была работа и уверенность в завтрашнем дне? Возможно. После отъезда эмира в прошлом году он переживал трудное время, у него не было разрешения на работу. Однако у меня до него работали многие молодые люди еще моложе его и красивее, но я не думала ни об одном мужчине с тех пор, как умер мой первый муж…