Мюллер повернулся ко мне: «Вы как журналист, живущий в этой стране, можете связаться со многими лицами и учреждениями, способными оказать помощь в его розыске. Речь, конечно, не идет о полиции.
Прежде чем я успел ответить, Бриджит воскликнула, глядя прямо в глаза Ибрахиму:
— Какой вы красивый мужчина!
Все замолчали. Ибрахим густо покраснел, а за натянутой улыбкой Мюллера угадывалась настоящая злость. Но он продолжал улыбаться и, безнадежно разводя руками, изрек:
— Истинная дочь Ганса Шифера! Это его манера огорошить человека неуместными словами в самый неподходящий момент…
— Женщина в любой момент может сказать мужчине, что он красив! — парировала Бриджит.
Я счел нужным вмешаться:
— Я всегда говорил Ибрахиму, что он ошибся в выборе профессии. Если бы он пошел не в журналистику, а в кино, то стал бы звездой мирового класса.
— Прекрати! — грозно рявкнул на меня Ибрахим. А Бриджит, не отводя от него взгляд, возразила:
— Нет, звезды кино это разрисованные куклы! Красота Ибрахима именно в том, что лицо его живет. Его рот, например…
— Прошу вас, хватит, — на этот раз в голосе Ибрахима звучала мольба. — Мы говорим о серьезных вещах.
— Я вас обидела? Простите.
Мюллер тоном умудренного жизнью человека сказал:
— Мужчине в возрасте Ибрахима приятнее, когда его называют не красивым, а умным…
— Вы так думаете? — усомнилась Бриджит. — Но что понимать под возрастом? И потом, я знаю умных мужчин, готовых отказаться от всего своего ума ради того, чтобы услышать…
Тут она, очевидно, осознала, что под влиянием алкоголя наговорила много лишнего, поставила стакан с пивом на столик и еще раз, уже серьезно, попросила Ибрахима простить ее. Однако не сдержалась и воскликнула:
— Но что же делать, если вы и вправду красивы? Я не кокетничаю с вами. Просто констатирую факт!
И закатилась смехом.
Ибрахим взглянул на часы, но я успокоил его:
— Ты опоздал, дружище, Лоуренс Аравийский давно уже скачет по пустыне на верблюде и нам его не догнать!
— Мне наплевать на Лоуренса. Гораздо важнее Педро.
— Но мы договорились сегодня вечером не заниматься делами, не так ли?
— Прошу вас, оставьте Педро в покое, — проговорила Бриджит, откидывая голову назад и закрывая глаза. — Думаю, он сам, без помощи всяких организаций укроется на несколько месяцев или хотя бы недель от расследований и от полиции.
— Я знаю, как ты смотришь на нашу работу, Бриджит, — укоризненно покачал головой Мюллер, — но скажи пожалуйста, если бы не существовало организаций, которые, подобно нашей, пытаются помогать жертвам репрессий, мир стал бы лучше?
— Он бы не стал лучше, но, думаю, не стал бы и хуже.
Это было сказано совершенно спокойно, безо всякой враждебности и даже с оттенком жалости по отношению к доктору, и я подумал, что наш вчерашний разговор помог ей избавиться от горького чувства, которое он в ней вызывал.
* * *
Мы так и не посмотрели „Лоуренса Аравийского“ ни следующим вечером, ни позже. Все последние дни пребывания Ибрахима в городе были до отказа заполнены делами — и у него, и у меня. Я писал ежемесячную статью для моей газеты, в которой должны были упоминаться имевшие место события и факты, „интересные с точки зрения Запада“. Это была единственная статья, которую газета публиковала полностью и которая „оправдывала“ в какой-то мере мою зарплату Для ее написания мне требовалось всего лишь читать местную периодику и выбирать из нее нужное. Наибольшим спросом пользовались, разумеется, сюжеты из разряда „человек укусил собаку“ (а не наоборот). На этот раз мне здорово повезло, я выудил идеальный сюжет на тему „еда съедает клиента“ — о том, как посетитель французского ресторана пожелал понюхать рыбу прежде чем ее зажарят, а живая рыбина укусила его за нос. Другой факт касался молодого человека, поставившего рекорд длительности хождения на руках — целых 12 часов — и заявившего после этого, что он тренируется с целью довести длительность пребывания вниз головой до 24 часов. Я попытался втиснуть между такого рода сообщений что-либо касающееся Педро, хотя и не видел в этом никакого смысла. В конце концов, я просто описал то, что произошло на пресс-конференции. Сказал себе, может быть, у них не хватит материала, что иногда случается, и они опубликуют это сообщение. Хотя отлично знал, что обманываю самого себя.
Я также пытался в эти дни помочь Мюллеру в розысках Педро. Обратился к Бернару, который, как я знал, был по роду своей работы связан с организациями по делам беженцев и с иммигрантскими кругами. Однако Бернар высказал то же мнение, что и Бриджит — оставьте Педро в покое. Он был уверен, что чилиец ни на один миг не исчезал из поля зрения полиции и что если бы та хотела вернуть его доктору Мюллеру, то сделала бы это по собственной инициативе.
Бернар предположил, что Педро скорее всего находится у своих соотечественников из Чили или других стран Латинской Америки, у которых есть тайная сеть для оказания помощи друг другу. Он даже выразил готовность познакомить доктора Мюллера с представителями иммигрантских организаций, хотя и усомнился в том, что от этого будет какой-то толк. Даже если они знают, где находится Педро, они не проговорятся. Найдут ему работу в каком-нибудь отеле или в ресторане, и он будет скрываться там от полиции, неделями и месяцами не выходя на улицу. Хозяева заинтересованы в таких дешевых работниках. А если его все-таки арестуют, значит в нем больше не нуждаются или он не оправдывает себя как работник.
Когда я сказал Бернару, что мы должны разыскать Педро, чтобы спасти его, он скептически отозвался:
— Вы уверены, что спасете его? Хотите, я вас познакомлю с десятками людей из Чили и из других стран, живущими на нелегальном положении? Оно устраивает их в тысячу раз больше, чем возвращение на родину, и в тысячу раз больше, чем жизнь в лагерях для беженцев… Можете ли вы или доктор гарантировать ему что-то лучшее, чем то, что найдет он сам?
У меня не было ответа на этот вопрос. Тем не менее, Бернар согласился встретиться с Мюллером и вечерами ходил с нами по организациям, занимающимся делами беженцев, и по бедным кварталам, где находили приют нелегальные иммигранты. Но неделя уже истекала, а следов Педро мы так и не нашли.
По утрам я сопровождал Ибрахима в его встречах с журналистами, представителями политических партий и с живущими в стране арабами. Он намеревался по возвращении в Бейрут написать серию статей и собирал для них материал, а заодно предлагал своим собеседникам документы о людях, похищенных в Ливане. Ему очень вежливо обещали изучить вопрос, но потом исчезали из поля его зрения. Время от времени мы замечали „студентку“ то в холле гостиницы, то в одном из кафе, которые мы посещали. Иногда она появлялась в сопровождении юноши спортивного вида. Они вели себя как влюбленные, обнимались и целовались но не выпускали нас из виду. А порой „студентка“ пропадала, и ее друг следил за нами в одиночку.
Единственным местом, куда Ибрахим ходил без меня, было бюро компартии. Однажды, вернувшись оттуда с сияющим лицом, он встретил меня в ресторане. Блестя глазами, заявил:
— Наконец-то я увидел настоящую Европу! Узнал Европу, которую не знаешь ты! Представь себе, здесь коммунистов преследуют так же, как и у нас… Полиция следит за ними, прослушивает их телефоны, их ограничивают в занятии должностей, они с трудом находят работу. Более того, им нередко не разрешают селиться в дешевых домах, которые строит правительство. И все лишь потому, что они коммунисты!
— Чему же ты радуешься? — удивился я.
— Я встретил здесь очень стойких товарищей, — с гордостью сказал Ибрахим, — стойких, несмотря на все гонения.
Я не сумел сдержать улыбку, и он обиделся:
— Тебе смешно, да? Но именно эти гонения вселяют в меня надежду. Знаю, коммунистов здесь очень мало, и их газета, как ты выразился, размером с ладонь. Но почему же их так боятся? Ни одна из коммунистических партий в Европе не вооружена и не возьмет в руки оружия ради свержения существующей власти. Но почему их так боятся? Хочешь знать ответ? Потому что в перспективе они представляют собой единственную альтернативу европейскому кризису и кризису мировому. Они олицетворяют собой будущее и историческую неизбежность.
