Но по описанию, которое дал подчиненный, и по собственным впечатлениям, по тому, что он разглядел в густом тумане – и почувствовал на себе, – Свинтон начал подозревать, кто бы это мог быть. Он не мог не подумать о Мейнарде. Странно, что он о нем думал. Но нет: правда заключалась в том, что он никогда о нем не забывал. Нелегко было забыть встречу в Ньюпорте. А была еще и встреча в Париже, когда Джули Гирдвуд проявила такой интерес к пленнику зуавов. Этот интерес не ускользнул от внимания ревнивого сопровождающего.

Свинтон знал о недолгой отлучке Джули из отеля Лувр и догадывался о цели этой отлучки. Несмотря на явное пренебрежение, которое она проявила к его сопернику на балу в Ньюпорте, Свинтон подозревал, что в глубине души она испытывает к нему склонность – втайне от матери.

Думая об этом, Свинтон испытывал ярость; ярость эта усиливалась при воспоминаниях об ином, более старом соперничестве, в котором этот человек превзошел его.

Быть побежденным в любовной интриге, трусливо уклониться от дуэли и наконец быть избитым хлыстом – три унижения, каждое из которых способно вызвать ненависть.

И Свинтон яростно ненавидел соперника.

То, что первые два унижения исходили от Мейнарда, Свинтон знал; в третьем он не был уверен. Но он догадывался, кто приложил к нему кнут. И это несмотря на густой туман и креп, закрывавший лицо.

Голос не похож был на голос Мейнарда, но ведь его можно изменить.

Большую часть времени, проведенного в вынужденном заключении, Свинтон думал о мести и о том, как ее осуществить.

Если бы патрон увидел, как он постоянно сидит у окна за жалюзи, не сводя глаз с дома Кошута, он похвалил бы его за усердное выполнение обязанностей.

Но Свинтон был далеко не так старателен. Многие посетители заходили в дом напротив – среди них были и очень странно выглядевшие типы, каждый шаг которых говорил о революции, – заходили в дом и выходили из него, но он не обращал на них внимания.

Шпион, раздраженно сидевший в вынужденном заточении, не думал о службе государству. Он хотел только узнать среди посетителей Кошута капитана Мейнарда.

Он пока не представлял себе, что будет делать дальше; меньше всего о том, чтобы арестовать капитана. Открытое обсуждение в суде для него смертельно – и к тому же принесет большой вред его нанимателю и патрону. Может стать известным существование шпионажа, о котором не подозревает Англия. Человек, вышедший из кэба с хлыстом в руке, знал, что его преследуют, и понимал почему. Но английская публика не должна этого знать.

И Свинтон не собирался предавать этот факт огласке; тем более не хотел этого лорд…, его наниматель. Навещавшему его по вечерам лорду… Свинтон рассказал то же самое, что сэру Роберту, добавив, что хулиганы избили его, когда он выполнял свой долг перед государством.

Щедрый вельможа был потрясен этим рассказом; он сочувствовал и намекнул на возможное увеличение платы; и посоветовал, поскольку Свинтон не может выходить днем, прогуливаться по ночам – иначе его здоровье пострадает от долгого пребывания взаперти.

Протеже согласился с этим советом; он выходил по вечерам и заходил в таверну Сент Джонз Вуда, где играли в юкер (Старинная карточная игра. – Прим. перев.). Тут он мог сделать ставку и поиграть в свое удовольствие.

Дважды, поздно ночью возвращаясь домой, он заставал в гостиной патрона, негромко беседующего с его женой. Его светлость просто заехал узнать о его здоровье; у него были также дополнительные инструкции, и поэтому он нетерпеливо ждал его возвращения.

Впрочем, патрон ничего не говорил о нетерпении. Он не мог проявить такую невежливость. Такое объяснение давала Фэн.

Свинтон видел все это и гораздо больше. Видел новые браслеты на руках жены, свисающие с ушей бриллиантовые серьги и дорогое кольцо на пальце – которого раньше не было!

Видел, но не спрашивал, откуда все это. Ему было все равно. Подарки не вызывали у него неудовольствия. Гораздо больше недоволен был сэр Роберт, который их тоже заметил.

Только одно не оставляло теперь Свинтона равнодушным. Ему нравился юкер; он хотел бы отомстить; но была одна мысль, которая заставляла забыть все остальное.

Скорее не мысль, а страсть – и объектом ее была Джули Гирдвуд.

Он полюбил ее.

Можно было бы подумать, что такой человек не способен на подобную страсть. Конечно, это не была чистая любовь.

Но любовь бывает разная; и одну ее разновидность испытывал экс-гвардеец; иными словами, он «влип».

Это была любовь в самом низменном смысле; однако это не делало ее менее страстной.

Свинтон испытывал такое сильное чувство, что способен был забыть почти обо всем остальном. Даже подлый план, первоначально предназначавшийся для того, чтобы овладеть состоянием Джули, отступил перед желанием обладать этой девушкой.

Конечно, первоначальная цель не забылась; она только отошла на второе место.

И поэтому, больше чем по другим причинам, его раздражало вынужденное затворничество.

Все это произошло после восхитительного обеда, во время которого ему удалось создать о себе благоприятное впечатление. Но дальше ничего не последовало. Уже шесть дней он не видел никого из Гирдвудов. Не мог навестить их. Как это можно – с таким лицом? Как объяснить причину? Пришлось отказаться от посещения.

Он нервничал; ему хотелось снова увидеться с Джули Гирдвуд. Карты не помогали; а то, что он видел в поведении жены и о чем подозревал, заставляло его испытывать еще более сильное желание; тем более нужно ему отвлечение.

Его тревожили и другие мысли. Он так долго ее не видел. Что могло произойти за это время? Красавица, богатая, на нее должны обращать внимание. Она окружена поклонниками. Рядом с ней Лукас, один из поклонников; но до мыслей о нем Свинтон не снисходил. Однако могут появиться и другие; и среди них тот, кто будет отвечать требованиям матери.

Откуда он знает, что подлинный лорд в данный момент не ступил на ковры Кларендона; и сейчас не стоит у края шелковых юбок Джули?

А если и не лорд, то Мейнард; а мать об этом не подозревает.

Последняя картина меньше всего нравилась Свинтону.

Но, ежедневно сидя у окна и ожидая, когда кожа лица приобретет естественный цвет, он постоянно представлял ее себе.

И когда это наконец произошло, он не стал тратить ни дня, а сразу отправился к Гирдвудам.

Отправился в стиле высшего общества. Щедрая плата за шпионскую деятельность позволяла это. Ни один дворянин не мог бы одеться моднее; на Свинтоне было пальто от Пула, сапоги от Мелнотта и шляпа работы Кристи.

И пришел он не пешком, как во время первого посещения Кларендона.

Приехал в кабриолете, с красивой лошадью и слугой в высоких сапогах на запятках.

Номер миссис Гирдвуд в этом аристократическом отеле выходит окнами на Бонд-стрит. Свинтон знал, что его выезд увидят.

И все сделал для того, чтобы подкрепить свой обман.

Кабриолет был избран с особой целью. Это был последний крик моды среди благородной публики, особенно молодежи. Такие экипажи не часто можно было увидеть на улицах; они всегда привлекали внимание: ведь красивее такого экипажа на колесах не бывает.

Свинтон слышал, как однажды Джули Гирдвуд сказала, что хотела бы прокатиться в таком экипаже. Он подхоящий человек для такой прогулки: во время службы в гвардии ему не раз приходилось держать в руках вожжи; и он считался одним из лучших «хлыстов» своего времени.

Если ему только удастся заманить Джули в кабриолет – конечно, мать это позволит, – какие преимущества это ему даст! Возможность проявить свое мастерство; возможность неограниченного тет-а-тет – до сих пор у него такой возможности не было; это, наряду с другими случайностями, может сильно поднять его в ее глазах.

Конечно, предложение необычное. Но он слышал, как она сама высказала такое желание, и поэтому может сделать его, не боясь оскорбить.

Она согласится. Он знает, что у этой молодой леди своеобразный жизненный опыт, что она не боится сплетен. Она никогда не подчиняется тирании общества. В этом она истинная американка.