В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.

Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон; один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.

У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.

Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоят на том месте, куда отлетел после толчка.

Но он не молчал. Сердце его было полно негодования; и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.

Больше чем когда-либо он боялся за судьбу республики: он понимал, что его окружают не ее солдаты.

Впервые он на себе испытал последствия того, что власть вручают одному человеку; и теперь лучше понимал ненависть Роузвельдта к священникам, принцам и королям!

– Ясно, что республике здесь конец! – произнес он после проклятий врагам.

– C’est vrai, monsieur, – послышался голос из глубины камеры. – C’est fini! (Вы правы, мсье. Это конец, фр. – Прим. перев.) Сегодня все кончается!

Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.

– Вы говорите по-французски? – продолжал голос. – Вы англичанин?

– На ваш первый вопрос – да, – ответил Мейнард. – На второй – нет. Я ирландец!

– Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.

Мейнард откровенно все рассказал.

– Ах, друг мой, – сказал француз, выслушав его, – вам нечего опасаться. Со мной другое дело.

Был слышен вздох, последовавший за словами.

– Что вы хотите сказать, мсье? – машинально спросил Мейнард. – Вы ведь не совершили преступление?

– Да, совершил! Величайшее преступление – я патриот! Я сохранил верность своей стране – и свободе! Меня зовут Л…

– Л!.. – воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. – Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.

– Бог мой! – воскликнул заключенный француз. – Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!

В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:

– Да здравствует республика!

А Л… добавил:

– Свобода и демократия!

Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:

– Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?

– Слышите эти звуки?

Они прислушались.

– Да. Там снаружи стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.

– Так и есть! – серьезно ответил республиканец. – Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон – и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.

Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.

– Вот он! – воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.

– Выведите его! – приказал офицер с нашивками полковника на плечах. – Трибунал состоится немдленно!

Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л…

На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.

Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник – все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.

Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли; он остался за ней и стоял, прислушиваясь.

Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово : «Coupable (Виновен, фр. – Прим. перев.)!»

За ним последовала фраза:

– Tirez au moment (Расстрелять немедленно, фр. – Прим. перев.)!

Послышался протестующий крик; Мейнард узнал голос товарища по заключению:

– C’est un assassinat (Это убийство, фр. – Прим. перев.)!

Последовал топот, как от строящегося взвода.

Наступило молчание, как затишье перед бурей.

Оно было кратким – всего несколько секунд.

Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросл короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей имеприей.

– Да здравствует республика! – Это были последние слова Л…; он героически произнес их перед стволами своих убийц.

– Tirez (Огонь, фр. – Прим. перев.)! – Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.

Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали дьявольские призраки, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстрелянного возгласом, означавшим падение Франции:

– Vive l’Empereur!

Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.

Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!

Ему начинало казаться, что он видит сон!

Но он слышал протестующий крик:

– Это убийство!

Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь вызвать отвлечение и задержку.

И продолжал повторять и кричать, пока его голос не заглушил залп.

Он снова выкрикнул его, когда смолкло эхо выстрелов и во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.

– У вас там сумасшедший! – сказал председательствующий офицер. – – Кто он такой, Вирок?

– То же самое, – ответил лейтенант зуавов. – Такой же, как тот, от которого мы только что избавились.

– Вы знаете его имя,

– Нет, полковник. Он иностранец.

– Из какой страны?

– Англичанин – или американец. Его привели с бульваров. Взяли его мои люди и по моему приказу.

– За что?

– Он мешал нам исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно встретил его вчера в кафе де Миль Колон. Он там выступал против правительства и выражал жалость к бедной Франции.

– Правда?

– Я ответил бы ему на месте, мой полковник, но мне помешали под предлогом, что он иностранец.

– Но это не причина позволять ему произносить такие речи здесь.

– Знаю, полковник.

– Вы готовы дать показания?

– Готов. Присутствовало несколько десятков человек. Вы слышите, что он говорит сейчас?

– Верно, верно! – согласился председательствующий. – Приведите его! То, что он иностранец, его не спасет. Не время разбираться в национальностях. Англичанин он или американец, такой язык должен замолчать. Друзья! – негромко обратился он к членам суда. – Этот офицер свидетель, вы поняли? Мы должны судить преступника, и так как обвинения Вирока серьезны, заставить замолчать. Все поняли?

Ответило ему мрачное молчание: все понимали, что это лишь пародия на суд. Все эти офицеры были специально отобраны, особенно председательствующий, известный полковник Гардо.

Мейнарду в камере из этого почти ничего не было слышно. На улицах продолжалось смятение. Слышались ружейный выстрелы и орудийные залпы. Во двор постоянно приводили новых пленников под топот солдат и звяканье оружия. Повсюду был шум.

Тем не менее несколько слов, которые он разобрал, показались ему зловещими. Он видел негодяя Вирока и знал, что рядом с таким человеком ему грозит опасность.

Тем не менее он не ожидал сурового наказания, тем более смертного приговора. Полагал, что его продержат в тюрьме, пока мятеж не кончится. Затем его допросят и за тот поступок, что он совершил, военные могут его лишь оправдать. Его сердило только невежливое обращение и необходимость ждать. Он не знал ни сути мятежа, ни его планов.