«На севере и вольность сходит с рук…» На севере и вольность сходит с рук, да вот дорога – долгая морока: и в снег, и в темень, за Полярный круг, в последнюю обитель скоморохов. Как своего, туда зовут шуты; у них – весна и половодье шуток. Успеть бы поумнеть до темноты не завершённых в полугодье суток. Гуляет слух: там – край зимы и край земли, и частые сполохи; но мне сулят: «Увидишь русский рай», — бежавшие от казни скоморохи. Там с головою кану в старину, от вольной речи грустью захвораю, домой пойду, как ходят на войну, когда не время поселяться в рае. 1972 ЗАКРЫТЫЕ ГОРОДА В ответ на вечное «куда?» я в воздухе неверный абрис черчу рукой; я без следа всегда летаю – в города, которых зашифрован адрес. В следах – кто нынче знает толк (равно – во снах или в вопросах скрещенья судеб)? Старый волк, пусть ищет, если путь – как шёлк: вся жизнь – на крыльях и колёсах. Лечу, и мучает, как бред: закрытый город – вот нелепость; рождён тому уж много лет — нет в адресе, на карте нет, да полно, если эта крепость и на земле? Контрольный пост, за горизонт – ряды колючей казённой проволоки? Прост строй домов. А где – погост и лавочка на всякий случай? Смешно приметы старины искать в кварталах общежитий или в домах людей войны; лишь человек со стороны способен ждать таких открытий — иных открытий долог ряд: забава – скудные витрины, скучая, изучать стократ… Когда в толпу направишь взгляд, сплошь – одинокие мужчины. 1974 «Башмаки растеряв на гаданье…» Башмаки растеряв на гаданье — босиком на жестокий мороз… Я в Крещенье застрял в Магадане, словно к снегу ступнями прирос. Там, боясь захворать, самолёты собрались в неподвижный кружок, будто ждали смиренно кого-то, кто б огонь в лётном поле разжёг. Так случилась беда, так случилось, что внезапно накрыла пурга. Все сдавались – в расчете на милость или на пресыщенье врага. Мы, нечаянно сбитые в лагерь, по утрам приникали к стеклу, чтоб увидеть, как жёсткие флаги всё еще улетают во мглу, и бесцветная муть небосвода означала в такие часы перспективу лишенья свободы возле взлётной глухой полосы. Было слово красивое «рейсы» далеко, как семнадцатый год… И везде по России у рельсов пропадал терпеливый народ, кто куда – хоронить, на базары, от жены, от тоски – за моря. И ломились вокзалы, вокзалы, лагеря, лагеря, лагеря. 1976 «Безумие – защита от тепла…» Существует технический термин – теплозащита. Безумие – защита от тепла или – любви, как если бы избыток возможен был, как будто пережиток при непогоде – добрые дела. Среди зимы – защита от добра? Быть может, есть такой предмет науки. Но кто-то мне отогревает руки среди обледенелого двора. Меня заводят в незнакомый дом, поближе к печке придвигают кресло, готовят чай: тепло уже воскресло, течёт беседа. Суть, однако, в том, что мне для испытания души навязана к зиме теплозащита — тулуп, где все отдушины зашиты (для опыта все средства хороши): я защищен от блага очага, я защищен от чьей-то тёплой речи; защита, угнетающая плечи, хранит от друга, как и от врага, и безразлично, падают слова или на ветке каркает ворона. Мне – от тепла глухую оборону держать – и не подбрасывать дрова. И видно: по ту сторону стекла кого-то греться силой тащат черти… Безумий много – от любви до смерти. К чему ж ещё – защита от тепла? 1977 «Удобный образ мира – три угла…» Удобный образ мира – три угла, как будто есть углы добра и зла и разума – деление несложно, и это всё была бы ложь, но видны в теченье жизни три узла. Любой – распутай, но не разорви, не разруби, как сделает и школьник, нарисовав обычный треугольник — фигуру преткновения любви. Фигура преткновения труда — прямая; с ней, однако же, беда — ей противопоставлен сложный узел: напряжена системой тяжких грузил, нить в глубине растает без следа. Все линии сойдутся впереди, их начертить – рука вольнее ветра. Отпразднуешь ошибки геометра, лишь узел совести не береди. |
