— Лучше. Несколько дней назад так прихватило, что думала… Спасибо Мишке, выходил.

— Что ж мне не позвонила?

— У тебя своих забот, небось, полон рот, — Таня смотрела всепонимающе.

Ольга знала, что Татьяна страдает хронической почечной недостаточностью. Она заболела давно, еще в юности, и с годами недуг прогрессировал, иногда надолго укладывая Таню в клинику. Врачи уже пытались внушить ей идею трансплантации почки, но Таня была категорически против, из последних сил пытаясь удержаться.

— Оля, что случилось? На тебе лица нет.

— Разве? — самой Ольге казалось, что она абсолютно спокойна.

— Да уж… Поцапалась со своим академиком?

— Нет, что ты. С ним невозможно поцапаться. Его можно только обидеть.

— Тогда — что?

— Я сегодня видела Захарова.

— Все понятно… Он что же, в Москве?

— Представь себе.

— Надолго?

— Не знаю. Это не имеет значения.

— Почему же? Имеет, если эта встреча так на тебя подействовала, — зеленые глаза смотрели сочувственно.

Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вплыл Миша, осторожно неся поднос.

— А вот и чай!

Он по-хозяйски накрыл журнальный столик небольшой скатеркой и принялся расставлять чашки.

— Это — Оле, это — Тане. Танюша, тебе — без сахара. Помнишь?

— Он у тебя просто клад, Татьяна.

— Не знаю, что бы без него делала. Ухаживает за мной, как за ребенком, — Таня ласково погладила мужа по руке.

— Осторожно! Не обожгись! Я сейчас, — он снова вышел из комнаты.

Мгновение подруги молчали, приступив к чаепитию.

— Оль, так все-таки, где ты видела Захарова?

— В своей квартире, — она старалась произносить слова как можно спокойнее.

— Что? — Татьяна привстала, и волна рыжих волос едва не коснулась мая в чашке.

— Я же сказала тебе, у меня в квартире. Он, кажется, собирается жениться на моей падчерице.

Это сообщение почему-то не очень удивило подругу.

— По правде сказать, я было подумала что он решил разыскать тебя… Но все равно странно. Хотя, — она задумалась, — почему тебя это все так взволновало? Я понимаю не слишком приятно, когда начинается подобная дружба семьями, но ведь можно же абстрагироваться.

— От чего?

— От прошлого. Ты замужем и, кажется, не слишком несчастна. Насколько я знаю, ты выходила за Юрия Михайловича по искренней привязанности.

— Именно — по привязанности, — вздохнула Ольга.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что все еще любишь Захарова?

— Я? Я его ненавижу, — последнее слово Ольга произнесла с особой выразительностью.

— Боже, какая завязка! Какая драма, — Таня явно входила в роль. — Да ты его так любишь, что теряешь рассудок при одном упоминании о нем!

— О ком это вы, девочки? Академику явно повезло с молодой супругой, — Миша интерпретировал обрывки разговора по-своему. — Смотрите-ка, что я сотворил.

Он снял салфетку с блюда и Ольга увидела маленькие, изящной формы печенья.

— Это ты сам?

— А кто ж еще? В кулинарном искусстве мне явно удалось преуспеть. Правда, не знаю, как в прозе.

— Мишка, не мелочись, — следующая фраза была обращена к Ольге, — у него только что книга вышла.

— Поздравляю!

— Спасибо. Но поздравишь, когда прочтешь, если сочтешь нужным.

Он открыл секретер и взял из стопки одинаковых книжек одну, довольно солидную, как показалось Ольге.

— Вот так… — старательно, как школьник, он что-то писал на титульном листе, — прочтешь мое пожелание дома.

— Я очень рада, — обложка была гладкой и неприятно-прохладной на ощупь.

Ольга невольно потянулась к чашке с чаем.

— Печенье попробуй, — в голосе Тани слышалась явная гордость за супруга.

— Что — мои книги, что — печенье! Вот Танька у меня — клад! Талантище! Ее пьесы в трех театрах начали ставить. Вот так-то!

— Кто тебя за язык тянет, чертенок? Я хотела Оле сюрприз сделать, на премьеры пригласить…

— Ну, прости, я не догадался… А так — разве не сюрприз?

Оба они были похожи на игривых подростков, в шутку поддевающих друг друга. Ольга невольно любовалась этой парой. Внешне муж и жена абсолютно не соответствовали друг другу. Но уже начавший полнеть и лысеть Миша и все еще красавица, несмотря на тяжелую болезнь, Таня, казалось, были связаны какими-то невидимыми нитями, позволявшими поддерживать и понимать друг друга.

«Вот уж поистине, муж и жена одна сатана», — это фольклорное заключение было явно уместным в данном случае.

— Мишутка, а не принесешь ли ты нам соку? Пожалуйста…

На этот раз Миша понял с полуслова.

— Женский разговор. Тогда не за соком, нужно идти, а щи начинать варить. Успею, пожалуй, — он засмеялся, потом открыл холодильник, стоявший тут же, в комнате, в целях «техники безопасности» коммунальной жизни. — А вот и вожделенная голубая птичка. Оля, надеюсь, ты дождешься, пока сварится курица?

— Надеюсь, дождусь… — неунывающий даже в самых сложных житейских ситуациях Миша незаметно поднял Ольге настроение.

Насвистывая популярный мотивчик из репертуара Аллы Пугачевой, он удалился на кухню.

— А теперь рассказывай все по порядку, — Таня была вся — внимание.

— Мне почти нечего рассказывать.

Ольга довольно подробно описала прошедший день, упомянув об уроненных щетках, но начисто «забыв» об обмороке: признаваться в собственной слабости ей не хотелось даже самой себе. Не то, что подруге — даже лучшей.

— …И дверь хлопнула со звуком, с каким закрывается могильный склеп, — закончила свой рассказ Растегаева.

— О, да у вас приступ высокопарной тоски, мадам? Влияние благоверного-графомана не так ли?

— Не надо так о Юре Он…

— Знаю, знаю, — прервала ее Таня. — Он самый порядочный, приличный, честный и так далее, и тому подобное.

— Да. И не надо иронизировать.

— И не надо идеализировать. Одна ты, милая, не видишь, что твой супруг — повеса с большим опытом. Дон Жуан-переросток!

— Таня! — с укором сказала Ольга.

— Не буду, не буду… Да и с чего это я? Разве что по глупой способности к экстраполяции. Понимаешь, вот Бог дал мозги странные: стоит понаблюдать за человеком, как многое в нем становится слишком понятным. И без труда представляется его прошлое. Знаешь, я редко ошибаюсь, — Таня чуть театрально прищурила глаза.

— Потому ты и драматург. И, смею заверить, хороший, насколько я могу судить.

— Ах, не надо похвал, моя радость! Лучше скажи, что ты собираешься делать?

— Ни-че-го… Знаешь, в данный момент меня больше интересует, что собирается делать он.

— Как что? Жениться на дочери академика.

— Ты подозреваешь его в расчете?

— Ранее в этом грехе Захаров уличен не был…

— Да и жениться на дочери академика в наше время уже не очень-то престижно. Тем более, что Растегаев — химик. Значит, он влюбился в Машу.

— Да уж, конечно, после тебя влюбишься хоть в лягушку, только чтобы делала вид, будто ублажает и не докучала своими научными изысками. Только Растегаев мог соблазниться совместной жизнью с тобой, поскольку твоя химия его не испугала, а молодость очаровала.

— Не язви!

Но по-настоящему злиться на Таню Ольга не умела: подруге, как человеку искусства, как шуту в давние времена, как юродивому по традиции, позволялось высказывать самые нелицеприятные вещи. От нее требовали только одного: доброжелательного тона. И сейчас с самой ласковой интонацией, на какую только была способна, Татьяна продолжала:

— А что же ты хотела? Ведь это ты отвернулась от него, когда он, можно сказать, пропадал.

— Я тогда поступала в аспирантуру… Для меня жизненно важно было остаться в Москве… А он…

— Что — он? Он же любил тебя, дуреха! Боготворил, стихи посвящал.

— Я расплатилась за эти стихи семью годами одиночества, — тихо оправдывалась Ольга.

— О! Снова ты ищешь внешние причины, подружка. А в душу свою ты заглядывала? Посмотри — может быть, увидишь много неожиданного.

— Ты ведь знаешь, чем я еще расплатилась…

— Знаю? Ребенком, которого ты убила и о котором Захаров даже не подозревал? Да?