Она не знала, что Машу, едущую на научную конференцию, в эту минуту посетили аналогичные мысли.
— А вы прекрасно выглядите, Ольга Васильевна. Говорят, вы разбогатели, купили квартиру, машину и едва ли не виллу на Капри.
— Почти все — правда, — Ольгу уже тяготил разговор.
— И вправду: зачем вам нужен был академик Растегаев? Лишняя обуза. Без него ваши дела пошли в гору намного быстрее. Не так ли? — саркастически заметила окололитературная дама.
— Его личные, наверное, тоже, — может быть, и не к месту заметила Ольга. — По моим сведениям, у тебя скоро будет братик или сестричка.
Опешившая Маша застыла на месте и не нашлась, что ответить.
Ольга мягко отстранила ее со своего пути, задев пушистой меховой полой и обдав терпким запахом французских духов.
«А шляпка у нее — просто шик!» — подумала Маша, глядя вслед Ольге. Амурные дела отца были ей привычны, а потому удивляли ненадолго, не затрагивая глубин души.
Глядя вслед бывшей мачехе, Маша Растегаева думала о том, что неплохо было бы у нее поучиться умению подавать себя, производить впечатление, носить одежду. Из всех многочисленных Растегаевских пассий, известных Маше, Ольга была, даже на придирчивый взгляд дочери, самой впечатляющей. Разумом она понимала, почему отец когда-то так восхитился ею.
«Только такая женщина и может возвращать к жизни потерявших всякую надежду мужчин, — с завистью подумала она. — Надо бы у нее поучиться. Хотя бы элегантности».
Глава 24
Поезд прибыл по расписанию — была половина шестого. Метро еще не работало, но у входа уже собралась огромная толпа страждущих попасть в разные районы Санкт-Петербурга.
На стоянке такси также выстроились пассажиры. Ольга знала, что мосты уже свели, и пристроилась в хвост этой очереди.
Машу она больше не видела. Но возможная цель ее приезда в этот город не давала Ольге покоя.
«Вдруг… Ну и что, тогда хотя бы будет ясно, что ничего не случилось. Лишь бы у него все было хорошо. Со мной ли, без меня ли, какое это имеет значение?»
Машины подходили редко, очередь продвигалась медленно. Измученная дорогой, волнениями и ожиданиями, Ольга словно впала в анабиоз.
Какой-то дюжий детина-таксист, посадив парочку пассажиров на заднее сидение, искал попутчика:
— Один человек! Озерки, Шувалово, — выкрикивал он названия дальних микрорайонов.
Вдруг Ольга спохватилась:
— Вы поедете мимо станции метро «Петроградская»?
— Да, мадам. Садитесь.
Вдоль длинной очереди она прошла к машине, села и быстро захлопнула дверцу, едва не защемив шубку.
— Аккуратнее, дамочка. Песец, небось дороже, чем прогулка на такси, — сделал ей замечание водитель.
Но Ольга не ответила. В мыслях она уже шла по темным улицам Петроградской стороны к кирпичному трехэтажному дому.
Ей не хотелось ни пить, ни есть, ни дышать. Только знать, что ничего не случилось.
Незнакомые безлюдные улицы города, похожего и непохожего на Москву, на большой скорости неслись навстречу. Черные громады домов мрачно нависали над проспектами, готовые, казалось, вот-вот обрушиться.
«Как я выгляжу?» — отрет на извечный женский вопрос могло дать зеркало. Ольга достала парфюмерный набор, и, еще открывая крышку, заметила, как в освобождающейся довольно большой зеркальной поверхности заплясали отражения домов и фонарей.
Ее бледное лицо на этом фоне напоминало лицо призрака. Ольга быстро захлопнула крышку. Ей вспомнился вчерашний спектакль, в котором призрак возлюбленной оказался для Менелая реальнее, чем живая женщина во плоти.
«Если он даже еще любит меня, — подумала Ольга об Алексее, — то не как меня саму, не как Ольгу Бурову, а как призрак, образ давней юношеской страсти. Мы столько времени жили врозь, что, очевидно, никогда не сможем быть вместе. Я для него, в лучшем случае, муза, но не настоящая женщина».
Давняя строка из какого-то Захаровского стихотворения всплыла в памяти:
Так любят мертвых и ушедших…
Фонари гасли, серые сумерки рассеивались медленно, храня верность ночи.
«Волга» выскочила на набережную. Потянулась бесконечная чугунная решетка моста, и холодная полноводная река, Муза всех поэтов этого города, тревожно заколыхалась где-то внизу, снова поразив Ольгу своей всепоглощающей бездной.
Постепенно светало. Небо розовело, делая более выпуклой фигуру грустного ангела над шпилем Петропавловского собора. Когда-то Ольга очень любила смотреть на этого ангела. Хранителя…
И ранние стихи Блока парили в ее памяти:
Сумрак дня несет печаль.
Тусклых улиц очерк сонный
Город, смутно озаренный,
Смотрит в розовую даль…
Наконец, Петроградский остров… Исчезают вдали красные огни такси. Умчались в сторону близкой Черной речки.
Ольга шла по темным улицам. Впервые она оказалась одна в чужом и таком родном городе. Первый трамвай тревожно прозвенел по рельсам. Город просыпался, как человек, он стремился досмотреть предутренний сон, который обычно бывает самым длинным.
«Вот и поворот. Нет, не тут, еще через один квартал. Боже, как давно я здесь не была. Может, позвонить из автомата? Предупредить, чтобы не поставить его в неудобное положение. Да и себя… — мысли наплывали друг на друга, неразделимые и бессвязные. — Нет. Я появлюсь без звонка».
Она ощущала, как трещит под ногами утренний весенний лед, как слабеет один из последних морозцев.
«Поворот. Еще поворот. Арка. Трехэтажный кирпичный дом».
Ольга остановилась, как вкопанная, боясь поднять глаза на окна. Старый каштан оказался на прежнем месте. Он не засох, не подрос — совсем не изменился.
Ольга смотрела вниз, на землю, на бугристые корни дерева, укрощенные квадратной решеткой.
По стволу она поднимала взгляд, ощупывая глазами кору, первое разветвление, толстые безлистые ветви с уже заметными намеками на почки.
В окне горел свет. Он падал на балкон, освещая кованую решетку. Взгляд Ольги уже успел привыкнуть к этому городу решеток.
«Лампа горит в его комнате. Может быть, другая гостья опередила меня? Нет. Этого не может быть. Я чувствую, что этого просто не может случиться».
Она поднималась по лестнице, довольно крутой, потому что этажи в доме были высокие.
Рука долго тянулась к кнопке звонка. Но дотронуться до нее оказалось пыткой. Ольга чувствовала, как замедляется время.
Так однажды уже было с ней в лаборатории, когда она с расстояния трех метров, поскольку случайно отошла от прибора к столу, наблюдала, как взрывается литровая колба, и осколки медленно, подобно листьям, кружатся в воздухе, парят, словно забыв о своей разрушительной силе.
И теперь пальцы медленно приближались к кнопке звонка. Но нажала она решительно, как женщина, уверенная в себе.
Время снова замедлилось. Какие-то шаги приближались к двери, но нельзя было понять — чьи.
Замок щелкал, издавая растянутые звуки, будто играли ударные инструменты, — с эхом и резонансом.
— Оля…
— Не ждал?
— Ждал. Много лет.
Он засуетился, втащил ее в прихожую, стал расстегивать шубку. Падали какие-то щетки, потом плечики, потом шубка. Она ничего не замечала, потому что поняла: в квартире больше никого нет. Как и тогда. Когда она вошла сюда впервые.
— Почему ты не приехал на премьеру? Мы все ждали тебя — и Таня, и Вика.
— Понимаешь, мне вдруг стало писаться. Несколько дней назад. Я увидел во сне твое лицо, твою улыбку — и мне стало писаться. Я боялся нарушить этот поток. Мне диктовали…
Только теперь Ольга заметила, что он не брился по крайней мере дня три, и что глаза его отсвечивали иным блеском.
— Может быть, я помешала?
— Нет, сегодня где-то в шесть стихи вдруг перестали приходить, — он помолчал и добавил: — Это ведь ты, правда? Это ведь ты послала мне вдохновение?
