Несмотря на острое нежелание общения, лекарства нужно было передать. «Форд» остановился у знакомого дома на Колхозной площади. На два звонка, как всегда, вышел Миша.

— Ольга, ты проходи, подожди Таню. Она в театре задержалась, вот-вот вернется.

— Нет, Миша, я очень тороплюсь, — Ольга даже обрадовалась, что подруги не оказалось дома, — вот лекарства для нее.

— Ты просто клад! Погоди, я сейчас, — Миша забежал в комнату и стал что-то искать.

— Что ты ищешь?

— Вот, — он протянул ей книгу.

— Твоя?

— Нет. Это книга Алексея. Посвященная его отцу. Тут рассказы многих людей, изложение идей, воспоминания. Срез недавнего прошлого. И, между прочим, дневники самого Алексея.

Ольга нерешительно смотрела на материализовавшееся свидетельство жертвы, которую много лет назад Алексей принес на алтарь своего бога. В Ветхом Завете Авраам пожертвовал сыном. А кем пожертвовал Захаров? Знал ли он, кем пожертвовал? И он ли жертвовал?

«В своей жизни каждый прав и виноват сам», — абстрактно-мудрая мысль пришла в голову Буровой, как часто бывает, с небольшим опозданием.

Страницу за страницей читала Ольга странную книгу, это своеобразное «Евангелие от Алексея».

Безрадостное житие Захарова-старшего, великие в своей бредовости идеи, посещавшие этого человека, лишенного свободы, убирали последние камни на пути ее понимания прошлого.

Да, тогда, семь лет назад, Алексей был одержим и размолот проникновением этой безумной жизни в свое существование. Он собирал по крупицам судьбу отца и разрушал собственную. Он болен творческой свободой, внезапно отверзшей уста.

И вот теперь Ольга прикасалась, хотя и с опозданием, к тем истинам, которые когда-то повергли в изумление Алексея… К правдоподобным гипотезам, которые невозможно было ни безоговорочно принять, ни целиком отвергнуть.

«Мы подошли, наконец, к месту, координаты которого довольно точно указал в записке Валерий Захаров, — читала Ольга. — Здесь сливаются два потока, две речушки, образуя небольшой порожек-водопад.

Отец утверждал, что именно в таких местах, как это, как бы соприкасаются времена, — сходятся воедино прошлое, настоящее и будущее.

Нет, не зря японцы так любят смотреть на падающую воду! Таким образом они впадают в глубокое созерцание, путешествуют в своих мечтах и грезах, им открываются откровения, подобные тем, познать которые издавна стремится человек, гадая на воде.

Все, что существует, существовало или будет существовать, оставляет свой след во Вселенной. Каждая частица, как считал отец, содержит полную информацию о целом космосе. Человек, погружаясь в глубокое созерцание, сам становится такой частицей. Он выпадает из иллюзии последовательности, которую люди называют временем. Он начинает воспринимать события прошлого, настоящего и будущего пребывающими в некоем постоянном «сейчас». Он обретает возможность предугадывать, воскрешать в себе память всех предков и предвидеть пути всех потомков.

Сегодня я убедился, что отец был прав. Я проверил одну из его гипотез, отыскал точку, где могу испытывать те же ощущения, которые испытывал и он.

Мы с сестрой сидим на одном огромном валуне и смотрим на водопад. Я чувствую, что мы с Викой стали одним существом, ян и инь нашего отца. Почти одновременно мы закрываем глаза и начинаем воспроизводить ход его мыслей. Мы — это он. Но я боюсь испытать подобный опыт. Едва приблизившись к нему, я ощущаю совершеннейшую его чуждость, запредельность по отношению к знакомому мне опыту жизни. Я открываю глаза. И вижу мою невесту. Она спит. В Москве теперь пять часов утра. Я знаю, что в это мгновение снюсь ей, сидящим здесь, у водопада. Я боюсь думать о ней, потому что я теперь — не я, не Алексей Захаров.

Я хочу помнить только одно: невозможно потерять ее, мою любимую, потому что между нами действительно натянуты космические нити».

Ольга отложила книгу и зажмурила глаза. Она была ошеломлена прочитанным. И вновь перед ее внутренним взором пронеслись семь лет бессмысленного существования — без цели и без любви.

Темнело. Ольга зажгла свечу в старом медном подсвечнике, позеленевшем от времени и от тоски.

Алые розы в полумраке комнаты казались бордовыми.

А ночью ей приснился сон, будто не было этих семи лет, не прибавивших к ее душевному опыту ровным счетом ничего. Не было!

Была комната в общежитии, и медленный полет перышек, и любимые глаза — рядом, так, что ресницами можно было дотронуться до ресниц возлюбленного.

Он целовал мочки ее ушей. Серебряные шарики вздрагивали в черненых раковинах. Сквозь шторы просачивался лунный свет, холодный, как хрусталь. Ольге становилось зябко, но не телесно, а духовно. И тут появлялись лица, целый ряд лиц выглядывал из-за штор.

Увядшего Карла Карлыча сменял неунывающий Юрий Михайлович. Его изгонял астеничный физик Виктор. Полузабытый таксист подмигивал зелеными глазами, смущенный Билл демонстрировал великолепные зубы в рафинированной западной улыбке. Лица появлялись и исчезали, словно блики на стене. Чьи-то черты были вовсе незнакомы Ольге. Она четко знала только одно — среди участников видения не существовало Алексея, потому что он в это время был рядом с ней, и они общались беззвучно — телепатически.

— Ты знаешь, что весь мир — только любовь? — спросил Алексей.

— Да. Кроме любви, ничто не имеет смысла.

— И жизнь, и смерть все любовь.

— А все остальное суета сует. Душа приходит в этот мир нагой и нищей и уходит нищей и нагой.

— Все, что она может взять с собой — только любовь. Один из моих любимых поэтов писал: «Душа обязана трудиться и день, и ночь».

— Я слышала эту строку много раз.

— Но не поняла ее, не могла понять, потому что он говорил о любви. Если бы я был философом, то сформулировал бы следующее определение: «Любовь — способ существования души».

— Мне кажется, мы никогда не расставались.

— Мы на самом деле никогда не расставались, потому что реально только то, что мы чувствуем.

— А как же — другие, пути которых пересекались с нашими в эти годы?

— Не было других. Пути не пересекались, поскольку мы не изменили своих путей.

— Но каждый из нас так настойчиво и безуспешно боролся со своей любовью.

— Эта борьба была обречена на неудачу, потому что не было твоей и моей любви, а была и есть одна большая — наша.

Ольга проснулась, снова зажгла свечу и открыла Библию на странице 666, где значилось: «Книга Екклесиаста, или Проповедника».

«Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника и не обрушилось колесо над колодцем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его».

Свечка оплывала воском. Причудливые натеки казались реальными живыми существами.

«Наверное, я теряю рассудок», — решила Ольга.

Короткие гудки прерывались треском и механическими голосами: «Неправильно набран код города», «Вызывайте телефонистку», «Вы ошиблись в наборе номера»…

Ольга, как полоумная, крутила диск, снова и снова натыкаясь на механические преграды. Номер телефона она помнила, как и все, что происходило много лет назад.

«Только бы номер не изменился… Восемь. Гудок. Восемьсот двенадцать… Вызывайте телефонистку…».

После многих безуспешных попыток она наконец услышала на том конце провода длинные гудки.

«Алло», — послышался сонный женский голос — молодой, непохожий на голос матери Захарова.

Ольга потеряла дар речи. Даже если бы она захотела произнести хоть слово, то не смогла бы.

«У него там женщина. Из тех, которые не пересекают пути? Конечно же, глупо и наивно было думать, что он коротает одинокие ночи», — Ольга опустила трубку на рычаг и выдернула вилку из розетки.

«А вдруг изменился номер. Или неправильно соединили? Или этот голос ей вовсе почудился?»

Ольга вышла в лоджию. Уставший город спал, словно предчувствуя большие перемены погоды. В соседнем доме светилось единственное окно, нелепое в окружении слепых темных глазниц.