На следующий день были назначены дебаты. Альбен репетировал речь, жесты, тембр голоса, расхаживая по квартире из угла в угол. Для политика язык тела был очень важен, даже важнее, чем слова. Можно сказать одно, однако повести себя абсолютно иначе. Альбен старался не допускать досадных ошибок дилетантов. Он держался уверенно и непоколебимо, что бы ему ни говорили.
Однако в этот момент раздался стук в дверь. Как всегда без приглашения, явился Хенсель. Это был единственный раз, когда Альбен предпочел бы, чтобы Лебнира здесь не было: политик был занят делом государственной важности. Однако он, вместо того, чтобы выпроводить Хенселя вон, нацепил на себя самое радушное лицо и открыл дверь. На пороге, как и предполагал Альбен, стоял писатель, как всегда, с улыбкой на лице. Однако уже через пару секунд улыбка сменилась выражением озадаченности.
– Ты не рад меня видеть? – серьезно спросил он. Хенсель мастерски умел читать человеческие эмоции, как и Альбен, однако второй был перед Лебниром бессилен еще и из-за давней дружбы.
– Тебе прямо ответить? – уточнил хозяин квартиры.
Хенсель кивнул.
– Не совсем, – устало ответил Альбен. – Я ничего не имею против тебя, однако я сейчас слегка занят, и ты явился не вовремя. Опять ты меня не предупредил.
Хенсель пожал плечами, мол, бывает, и уже собрался уходить, когда Альбен вдруг его остановил.
– Хотя постой! Быть может, ты и есть тот человек, который мне нужен, – вдруг заявил он и пригласил товарища в квартиру.
– Ты же сам сказал, что занят, – напомнил тот.
– Это так, – подтвердил Альбен. – Я сейчас продумываю речь для завтрашних дебатов, и мне важно знать, будут ли мои слова понятны простому населению. Ты же понимаешь, законопроект принимается не только голосованием сенаторов: на это оказывает влияние и воля жителей.
Лебнир хитро улыбнулся.
– Великий Манипулятор, – так в шутку он окрестил друга. – Теперь я понимаю, почему, если вдруг надо говорить что-нибудь на публику, ставят тебя. Твои слова производят магический эффект на людей!
Альбен кивнул:
– Ну, вот, ты знаешь, как дело обстоит.
Хенсель плюхнулся в кресло и, махнув рукой, произнес:
– Ну, давай свою речь. Посмотрим, что может понять среднестатистический немецкий мозг.
Альбен протянул Хенселю бумаги и, улыбнувшись, направился на кухню, заваривать чай. У Хенселя в доме Альбена уже появились «свои» вещи: например, кресло, в которое садился только он, чашка, из которой пил только Хенсель, даже вешалка в шкафу! Все потому, что Хенсель очень редко бывал у себя дома и все свое время проводил в штабе, где-нибудь за границей или у Альбена в гостях. Можно сказать, что квартира Альбена стала для Хенселя по-настоящему домом. Именно домом, ведь здесь его ждали всегда, вне зависимости от времени суток, погоды и политической ситуации в стране.
Наконец, вернулся Альбен. Он устроился в кресле, подвинув к Хенселю чашку чая, и с надеждой посмотрел на товарища.
– Ну, что скажешь? – поинтересовался он.
Хенсель еще несколько секунд внимательно всматривался в слова, а затем, вернув Альбену бумаги, ответил:
– В принципе, все хорошо. Однако я не уверен насчет четвертой страницы: лично я оттуда понял только то, что грядет кризис, и больше ничего.
Альбен отхлебнул чаю и заявил:
– Ты понял самую суть. Остальное неважно.
– Неважно? – переспросил Хенсель и устремил недоуменный взгляд на фон Дитриха. – Зачем же ты тогда писал кучу всего еще на пол-листа?
Тот закинул ногу на ногу и сцепил пальцы в замок. Так он делал в случаях, когда нужно было объяснять что-то важное. Именно это поведение друга насторожило Хенселя. Он подвинулся к краю кресла и, опершись локтями на колени, приготовился слушать.
– Видишь ли, друг мой, здесь все не так просто, как кажется. Большая часть того, что я говорю на публику, двусмысленна, – рассказывал Альбен. – Эта речь исключением не является. Мне приходится продумывать все так, чтобы и простые граждане уловили суть, а люди, сведущие в политике и государственных делах, восприняли меня правильно. Все выражено порой слишком заумно, чтобы это понял гражданин, но главное, чтобы он уловил суть. С политиками все сложнее: они понимают все твои слова, поэтому приходится добавлять термины и факты, чтобы выглядеть умнее и влиятельнее, возможно, чем есть на самом деле.
– Весьма странный метод, – рассудил Лебнир, покачав головой.
– Стандартная процедура. Множество современных политиков по всему миру пользуется этой схемой, – ответил фон Дитрих. – Очень действенная. Даже будучи, как меня называют, «чистым политиком», я все равно не могу избежать влияния.
Хенсель развел руками.
– Таковы реалии нашего мира, – добавил он.
Несколько минут товарищи сидели в тишине. Альбен вносил поправки в свою речь, а Хенсель пил чай и наблюдал за хозяином квартиры. Ему казалось, что Альбен ведет себя странно: его привычное спокойствие куда-то пропало. Конечно, Хенсель знал о законопроекте, о том, что Альбен будет выступать, но почему он так волновался, Хенсель понять не мог.
Лебнир подпер голову руками и устремил обеспокоенный взгляд на Альбена.
– Ты слишком взволнован, – заявил вдруг он.
Альбен удивленно посмотрел на товарища.
– Слишком? – переспросил он. – Слишком для чего?
– Для себя. Обычно ты не так себя ведешь.
Фон Дитрих развел руками:
– Теледебаты – вещь сложная. Все государство смотрит на тебя и слушает, что ты скажешь. Конечно, я нервничаю – как может быть иначе?
– Раньше ты не был таким нервным. Ты же привык говорить в зал, – напомнил Хенсель с серьезным видом.
– Привык, – подтвердил Альбен, – но разве я говорил, что мне это нравится?
Хенсель улыбнулся и сжал руку в кулак.
– Все сложится, не сомневайся. У тебя все прекрасно получается. У тебя есть к этому талант, – подбодрил он Альбена.
Губы фон Дитриха расплылись в улыбке.
– Думаешь? – спросил он.
– Да я в этом уверен, ты их всех на лопатки положишь! – заявил Хенсель. – Я обязательно буду смотреть прямой эфир.
И тут у Хенселя зазвонил мобильный телефон. Звонка он сейчас не ждал, да и звонить было сейчас некому. Лебнир предположил, что это его из издательства беспокоят, но он очень удивился, когда увидел на экране телефона имя звонящего – Людвиг Шварц.
– Я отойду, – извинился Лебнир и ушел в самый дальний угол квартиры – в спальню Альбена – закрыв за собой дверь. Тот проводил друга взглядом, но не придал особого значения такой отлучке. В конце концов, Альбен сам предпочитал говорить по мобильному телефону в одиночестве.
– Да, Людвиг, слушаю, – ответил Хенсель.
– Полчаса до Курфюрстендамма, – выпалил тот и отключил связь.
Пару секунд Хенсель приходил в себя, слушая зловещие гудки, когда, наконец, нажал кнопку отбоя. Полчаса до Курфюрстендамма. Это был своеобразный код. Курфюрстендамм – место, а полчаса – время, за которое Хенсель должен был туда добраться. Получается, Шварц срочно вызывал Хенселя в штаб «Сопротивления». Причем дело было весьма серьезным, потому как Людвиг никогда не был так немногословен в разговорах с Лебниром. Писатель убрал телефон в карман и, покинув спальню, скорым шагом пересек гостиную, направляясь в прихожую.
Альбен проследил взглядом за другом, однако, когда тот направился к выходу, слегка насторожился.
– Ты куда? – спросил он обеспокоенно.
– В издательство, – откровенно соврал Хенсель. – Недавно новую рукопись им послал. Видимо, возникли вопросы.
На ходу застегивая куртку, он почти пулей вылетел из квартиры. Альбен вскочил с кресла и выбежал за дверь, однако услышал только удаляющиеся быстрые шаги.
– Хенсель! – крикнул он вниз.
Раздался ответ почти мгновенно:
– Не волнуйся, у тебя все получится. Я буду держать за тебя кулаки!
Фон Дитрих вернулся в квартиру, закрыв за собой дверь. Поведение Хенселя ему казалось уже даже не странным – настораживающим. Что ему должны были сообщить, что он так резко сорвался с места? Конечно, ему могли сообщить, что издательство отказывается публиковать его книгу, однако Альбен был уверен, что Хенселю звонили вовсе не из издательства. У Альбена появлялись подозрения, которые он тщательно хранил в себе, однако он постарался отбросить их и вернуться к своей задаче. Завтрашний день мог решить судьбу государства, и Альбен совершенно не собирался проигрывать. Снова взяв в руки листы, фон Дитрих с головой погрузился в свою работу.