Фон Дитрих наклонился ближе, однако из-за столика ему все равно не было видно, что делает Хенсель. Наконец, тот извлек из коробочки фигурку, выстой со стакан, по форме напоминающую широкую маленькую кеглю с нарисованным на ней личиком и народным костюмом, и подвинул ее поближе к Альбену. Тот аккуратно взял ее в руки и принялся рассматривать. Альбен знал, что это такое: он видел похожие фигурки на буклетах – традиционный русский сувенир.

– Это традиционный русский сувенир, – рассуждал он. – Прости, я давно последний раз был в России и уже не помню, но, кажется, он называется «матрешка»?

Хенсель кивнул.

– Да, это куколка-матрешка. Она открывается. Потяни за голову, – объяснил он.

Альбен чуть сильнее потянул, и верхняя часть матрешки была снята. Внутри самой большой матрешки обнаружилась еще одна, поменьше. А внутри той еще одна… Альбен увлекся раскрыванием матрешки.

– Суть матрешки, как мне рассказали, заключается в том, что внутри самой большой еще одна, потом еще одна, и еще одна, и так до самой маленькой, – рассказал Хенсель.

К этому времени Альбен закончил разбирать матрешку. Теперь перед ним на столе стоял ряд из десяти матрешек, от самой большой до самой маленькой, и Альбен с заинтересованным видом их разглядывал.

– Умная конструкция, – наконец, произнес он. – Спасибо большое!

– Когда руки заняты, мозг лучше работает, – намекнул Хенсель. – Можешь собирать ее, пока думаешь.

Альбен после этой фразы обернулся и устремил взгляд на книжный шкаф, где покачивались шарики в модели Ньютона.

– У меня есть стимулятор умственной деятельности, – сказал он, указав назад.

Хенсель сделал страдальческое лицо и вздохнул.

– Альбен, ради бога, убери ты эти шарики проклятые с глаз моих: они мне уже ночью в кошмарах снятся! – взмолился он.

Альбен рассмеялся.

– Ладно-ладно, уберу их, и поставлю туда матрешку, – пообещал он. – Кстати, она отлично вписывается в темно-красный интерьер комнаты. Ты ее специально подбирал?

В вопросах сочетания цвета Хенсель не был силен. Он носил исключительно то, что ему нравилось, и писатель не обращал никакого внимания на то, что красные кроссовки плохо сочетались со светло-голубыми джинсами и темно-зеленой рубашкой в клеточку даже в стиле современного стрит-арта. Поэтому вопрос Альбена его немного озадачил, но Хенсель быстро нашелся, что ответить.

– Ну… Нет, – признался он и развел руками. – Я просто смотрел, какая мне больше понравится.

Альбен рассмеялся.

– Боже, Хенсель, я тебя обожаю, – заявил он и повторил свой вопрос. – Чайку налить?

– Чай? – переспросил тот, подняв глаза на товарища, и улыбнулся. – Не откажусь.

Хозяин квартиры скрылся на кухне. В этот момент Хенсель нащупал в кармане куртки что-то холодное и острое, и либо его приобрело напряженное выражение. В этом кармане лежал железный крест, бывший, в разное время, символом сначала Второго Рейха, потом Веймарской республики, потом и наградой Третьего Рейха, но не простой: сверху его пронзал насквозь меч, а за крестом виднелись два перевернутых флага. Он доказывал принадлежность Хенселя Лебнира к одной печально известной подпольной фракции – «Сопротивлению» – поэтому лежащий в кармане Хенселя крест называли «крестом Сопротивления». Писатель был не просто ее членом: он был главой немецкого отдела. О связи писателя с подпольем было известно только самим членам «Сопротивления», но больше никому. Даже Альбену Хенсель не мог об этом рассказать, и у него были на то причины, одной из которых было то, что Альбен фон Дитрих состоял в высших правительственных структурах. Лебнир не боялся доноса на свое имя – он опасался за жизнь самого Альбена. Информация о членах «Сопротивления» держалась в секрете. Хенсель давно подозревал, что у Канцлера и силовых структур шпионы повсюду, поэтому Лебнир продолжал хранить этот опасный секрет.

Хенсель задумался, когда услышал голос вернувшегося Альбена:

– Вот, пожалуйста, угощайся.

Писатель вскинул голову, стараясь смыть напряженное выражение. Альбен, если и заметил его, то не обратил на это внимания. Хозяин квартиры поставил на столик чашку с чаем и подвинул ее Хенселю, а сам взял свою чашку с недопитым кофе. Писатель кивком поблагодарил Альбена и, сделав глоток, поинтересовался:

– А что произошло здесь, пока я отсутствовал?

Альбен задумчиво. На самом деле, Хенсель каждый раз, приезжая из-за границы, интересовался последними произошедшими на Родине событиями, однако сейчас его слова звучали с какой-то неестественной для него интонацией, как будто наигранно.

– Здесь жизнь идет своим чередом, и ничего нового, что могло бы тебя заинтересовать, как правило, не происходит, – рассказал Альбен, однако после небольшой паузы добавил. – Хотя, подожди… На днях подорвали машину одного из видных сенаторов.

Хенсель удивленно посмотрел на собеседника. Он, даже будучи лидером немецкой группировки, не был осведомлен о таких действиях. Он не отдавал такого приказа, значит, это сделал кто-то другой. Выше Хенселя стоял только один человек – Большой Босс, которому подчинялись все лидеры отделов. Значит, это он отдал приказ подорвать машину сенатора… Странно: Хенселя об этом не предупредили.

– Вот это да… – протянул он. – А кто? И зачем?

– Конкретной информации нет, – развел руками Альбен, – но окружающие меня личности в один голос обвиняют в этом подпольную фракцию «Сопротивление». Слышал о такой?

– Кто же не слышал, – ответил Хенсель, вальяжно откидываясь на спинку кресла. – Их, похоже, обвиняют во всем, что бы ни случилось в Германии, да и не только в Германии, но и по всей Европе, учитывая распространенность «Сопротивления».

– Всегда проще манипулировать большими массами людей, создав в их глазах образ безжалостного и жестокого врага, который бы стал воплощением зла, и натравить на него общество, – заявил Альбен. – Порой совершенно обычные люди, которые вроде бы ничего и не сделали, становятся преступниками в глазах людей.

– Ты прав, и я не спорю, – согласился Хенсель. – Ты в этом понимаешь больше меня.

Следующие два часа, пока Хенсель гостил у Альбена, они обсуждали все, что только могли придумать: Россию, погоду, потом плавно перешли на политику. Альбен рассказал, что сейчас он со своей партией работает над новым предложением в законопроект, а Хенсель радостно сообщил о том, что его последняя книга произвела колоссальный эффект на аудиторию. У этих двоих, казалось бы, были совершенно разные интересы, однако они всегда находили общую тему для разговора.

В конце концов, Хенсель, под предлогом важного дела, покинул друга, оставив его одного. Альбен, проводив гостя, вернулся в свое кресло. Перед ним на столике стоял ряд куколок-матрешек, а за ними так и стояла кружка Хенселя. Альбен улыбнулся и стал снова собирать матрешек в большую. А ведь этот процесс и вправду стимулировал умственную деятельность. Альбен задумался над вопросом, к которому он приходил не раз, но всерьез поразмыслить над ним он решил только сейчас: зачем ему это надо? Почему он каждый раз ждет внезапного прихода этого несобранного и слегка легкомысленного человека? Почему он заботится о нем? Почему Альбен так нуждается в этом человеке? Фон Дитрих уже не задумывался особо, почему это происходит. Это шло еще со времен школы и университета, когда Альбен частенько вытаскивал своего товарища из неприятностей, которые находили Хенселя удивительно часто. Две линии жизни сплелись настолько, что ни Хенсель, ни Альбен уже не представляли жизнь один без другого. Альбен частенько ловил себя на мысли, что во время отсутствия Хенселя он чувствует себя некомфортно. Как будто чего-то не хватает. Хенсель врывался в жизнь Альбена, снося напрочь все прошлые ее устои. Но фон Дитрих уже не жаловался на внезапные визиты или звонки посреди рабочего дня: все это стало настолько привычным, что, убери это из жизни, и она станет другой. Альбену нравился такой Хенсель, которого он видел перед собой сейчас: дружелюбный, открытый, неунывающий, пусть и слегка взбалмошный. Несмотря ни на что, это был тот человек, к которому он привык за столько лет, и менять его Альбен ни при каких обстоятельствах не стал бы.