– Хотите сказать, что виноваты не мы, а те, кто голосовал? – поинтересовался фон Дитрих.

– Именно! – ответил Мюллер. – Разве они не понимают, к чему это приведет?

Он подошел к окну и указал наружу.

– Все эти люди, все жители нашей страны будут мучиться из-за прихотей правящей партии не понятно, ради чего, – заявил он. – Наши усилия оказались тщетными. Неужели «Сопротивление» должно выйти на улицу, размахивая флагами, чтобы на народ обратили внимание?

Несколько секунд Альбен обдумывал все вышесказанное. Он никак не подозревал, что Мюллер на самом деле такой, а не тихий, каким его привыкли видеть. Человек, который умело сохранял свою маску и только в редких случаях выпускал чувства на волю.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите, – произнес Альбен.

Герберт несколько минут молчал, после чего опустил плечи и, вздохнув, ответил тише и печальнее:

– Ничего. Простите, я сорвался. Со мной такое бывает.

– Не вините себя в этом. У всех нас есть свой предел, и ваш предел явно перешли, – заявил Альбен, а затем предложил. – Не желаете чаю? Зеленый, говорят, успокаивает нервы.

Мюллер согласился и опустился в кресло напротив Альбена. Теперь перед фон Дитрихом сидела печальная фигура, а от былого минуты назад порыва гнева ничего не осталось, однако после таких тирад Герберта обычно шла его печаль, и только потом, через некоторое время, он успокаивался окончательно.

– Мы не проиграли. Просто мы не в выигрыше, – произнес Альбен, протягивая Герберту чашку с чаем. – Это не одно и то же.

Тот грустно улыбнулся и, приняв из рук коллеги чашку, сделал пару глотков.

– Как вы думаете, ситуация в этом случае будет разворачиваться так, как вы предполагали? – вдруг спросил Герберт.

Альбен размышлял некоторое время, а затем коротко ответил:

– Хотел бы верить, что нет.

Оба замолчали. Пока что нельзя было ничего сказать о том, как это повлияло на жизнь, однако можно было предполагать, что будет дальше. И Альбен был бы не рад узнать, что «Сопротивление» взбунтовалось: это повлечет за собой обострение кризиса. Германии и так хватало кризисов, и новый она вряд ли бы пережила без особых потерь.

Фон Дитрих встал со своего места и подошел к окну. Там, на улицах, сновали туда-сюда машины, люди спешили по своим делам. Они еще не знают о принятии закона. В ближайшие месяцы их жизнь очень усложнится. Жизнь в современном мире никогда не была простой. Это проверка, не иначе. Проверка возможностей и способностей. И нервов.

– Давайте не думать об этом, – предложил Альбен. – Это просто игра для взрослых.

Альбен, будто специально, повторил эту фразу, ожидая реакции Герберта. Тот покачал головой.

– Давайте не думать, – грустно согласился он. – Какая уже разница, думаем мы об этом или не думаем? Все равно мы уже ничего не изменим.

Фон Дитрих похлопал Мюллера по плечам и попытался приободрить павшего духом коллегу:

– Жизнь не стоит на месте. Будем думать о чем-нибудь другом: кто, если не мы, может не позволить совершить очередную глупость.

– Мы что, борцы за справедливость? – поинтересовался Герберт, улыбнувшись уголком рта.

– Ну, в некотором роде.

Герберт поднялся с кресла и, поставив на край стола пустую чашку, заявил:

– Я не знаю, как вам это удается: сохранять спокойствие даже в самые худшие моменты.

– Это еще не самое худшее. Бывало и хуже, и, может быть, дальше тоже будет хуже, – ответил Альбен.

Мюллер покинул кабинет коллеги с чувством, может, и не абсолютного, но хотя бы относительного спокойствия. Альбен смог его и самого себя убедить: это не поражение. Это проверка. У всех бывают взлеты и падения. Не может же партия постоянно находиться на высоте. Бывают моменты, когда приходиться мириться с существующей реальностью, как бы она тебе ни была противна. Особенно политикам важно было уметь держать себя в руках и сохранять трезвость ума. Герберт таким навыком не обладал. Поэтому Альбен для него являлся если не кумиром, то тем, на кого нужно ровняться.

После ухода Герберта, фон Дитрих снова задумался, подойдя к окну. Все эти люди вокруг… Сколько всего им еще придется пережить? Однако, после недолгого размышления, он пришел к выводу, что сейчас лучше думать о том, что будет дальше. Мир не стоит на месте. Новый день принесет новые вести. С этой мыслью Альбен покинул свой кабинет и направился домой.

Прошло три дня с момента принятия законопроекта о повышении налогов, и именно в это время это стало самой обсуждаемой новостью. Все СМИ: газеты, журналы, телепередачи, даже социальные сети – были переполнены статьями про это. Сам Берлин в это время кипел, словно пчелиный улей. На каждой улице обсуждали эту новость.

Альбен в эти дни на редкость плохо спал. Каждый раз он просыпался около четырех утра и не мог снова заснуть. Каждый раз он ловил себя на мысли, что ему пора меньше загружать себя работой по вечерам, иначе так дело может дойти и до бессонницы. Однако это у него получалось слабо. Как он и говорил, он думал теперь уже о другом, нежели о том проекте. Появились новые дела, которыми фон Дитрих был загружен по горло. Работы навалилось чересчур много. Каждый раз он возвращался домой уставшим и надеялся выспаться, но по какой-то непонятной причине, он снова просыпался ни свет ни заря.

На четвертый день стало еще хуже: Альбен проснулся не известно зачем, в три часа ночи. Около двадцати минут он старательно пытался снова уснуть – безрезультатно. Тогда Альбен переоделся, ибо он никогда не разгуливал по квартире в халате, налил себе чаю и устроился в кресле в гостиной с книгой. За стеклом ночной город укутывало снегом. Темный мир казался вымершим. На улицах не было почти никого, только редкое такси проезжало и скрывалось за поворотом. Все нормальные люди сейчас спали. Однако нашелся такой человек, который и в такой поздний час не только не спал, но и не находился у себя дома. Имя этому человеку – Хенсель Лебнир.

Хенсель находился в штабе «Сопротивления». Не являлось секретом, что порой у него обострялась бессонница: даже когда он хотел спать, он не физически не мог уснуть. Но Хенсель быстро нашел себе занятие: либо он всю ночь сидел и печатал очередную главу, или же бесцельно шатался по ночным улицам. Теперь к этому списку ночных занятий прибавилось еще и пребывание в штабе.

Когда Хенсель вошел в главную комнату, в сам штаб, оказалось, что он был не один. Спиной к нему перед экранами стояла знакомая фигура в куртке с меховым воротником, накинутой на плечи. Этот человек удивлял Хенселя своим поведением все больше и больше за последние недели.

– Людвиг, – окликнул того Лебнир. – Не спишь?

Тот обернулся, после чего сделал глоток кофе и ответил немного сонным голосом:

– Как видите. За страной слежу.

Хенсель подошел к подчиненному.

– Ну, и как? – поинтересовался он.

– Неутешительно, но то ли еще будет, – произнес Людвиг. В приглушенном голубоватом свете экранов выражение его лица казалось слегка удрученным и усталым. Он продолжил спустя несколько секунд. – Вы слышали, налоги повысят.

Хенсель кивнул:

– Кто ж не слышал! Это самая обсуждаемая новость.

– Смотрел прямой эфир неделю назад. Не думал, что скажу это о политике, но фон Дитрих этот мозгами думает. Думаю, это единственный из всей их братии, кто вообще обращает внимание на «Сопротивление» и призывает с нами считаться, – заявил Людвиг. – Единственный нормальный человек во всем их муравейнике. Грустно, что «Объединение» проиграло…

Шварц замолчал, пытаясь что-то вспомнить. Тут он извлек из кармана конверт и протянул его Хенселю.

– Кстати, вам просили передать, – сказал он.

Лебнир удивленно посмотрел на Людвига, после чего взял конверт и внимательно его осмотрел. На конверте красовалось только его имя, и больше ничего.

– Кто просил? – спросил Хенсель.

Людвиг пожал плечами.

– Понятия не имею, – ответил он. – Тот, кто отдал его мне, сам сказал, что его просили передать вам. В общем, складывается длинная цепочка, а искать ее начало я не собираюсь.