Разум Альбена подсказал ему еще одну причину таких тесных отношений: детство. Одно это слово уже навевало теплые воспоминания. Именно детство навело такой прочный мост между такими разными людьми. Политик прикрыл глаза, и его с головой захлестнули воспоминания о самом приятном времени его жизни.

Все детство Альбена и Хенселя прошло в пригороде Кельна на Рейне. Отпрыск дворянской семьи и сын хозяина судостроительной верфи даже уже не помнили, как познакомились и подружились. Такое бывает, когда долго общаешься с человеком. Зато Альбен отчетливо помнил все забавные случаи того времени. А еще он помнил не по-детски взрослый разговор двух мальчишек лет десяти…

– Хорошо тут, – заявил брюнет, развалившись на траве. – Лежишь себе на травке, и сразу так спокойно становится. Уезжать никуда не хочется.

– Ты прав, здесь хорошо, – согласился сидящий рядом парнишка с золотистыми волосами. – Но я все равно потом уеду.

– Почему? – спросил брюнет. – А как же я? Неужели ты оставишь меня тут одного?! И куда ты собрался?

– Когда школа закончится, я уеду в столицу. Буду учиться в университете! – пояснил второй и мечтательно поднял взгляд на небо. – Вот выучусь и буду бороться за мир во всем мире!

– Мир во всем мире? – почесал макушку темноволосый. – То есть, не будет войн?

– Не только не будет войн! Никто не будет воровать и убивать, у всех будет много денег, чтобы жить, не будет сирот и нищих, и жители всех стран будут жить в гармонии!

Брюнет завороженно слушал товарища, а, когда тот закончил, предложил:

– А давай я с тобой поеду! Вместе будем бороться за мир во всем мире! Это же так здорово!

Это было больше пятнадцать лет назад, но именно эта детская мечта – мир во всем мире – сыграла решающую роль в судьбах Альбена и Хенселя. Оба отправились в Берлин, получать высшее образование, однако потом их профессиональные пути разошлись. Альбен дослужился до одного из высших постов в правительстве, а Хенсель вовсю увлекся писательской деятельностью. Оба они сражались за мир, но по-своему: Альбен садился за стол переговоров, а Хенсель продвигал идеи борьбы и революций через свои произведения. Это еще раз доказывало непонятную связь между таким разными людьми.

Альбен подошел к окну и снова устремил свой взгляд за стекло. Снег равномерно падал на огромный город. Безмятежность и спокойствие царили в этом микромире. Фон Дитрих вздохнул, бросил взгляд на футляр, лежащий на одной из полок шкафа. Осторожно Альбен извлек оттуда скрипку из черного дерева. Этот, безусловно, дорогой музыкальный инструмент был с Альбеном уже около десяти лет, и владелец считал его одной из самых важных личных вещей. Хозяин квартиры на Александерплац коснулся смычком струн и заиграл. Говорят, предпочтения человека в музыке зависят от его души. Альбен верил в это. Его музыка была задумчивая и даже слегка печальная, но красивая. Его черная скрипка не просто играла: она пела, поддаваясь искусным движениям мастера. Хенсель очень любил слушать, как Альбен играет. Он говорил, это успокаивает его, помогает расслабиться. С этим соглашался и сам фон Дитрих: музыка помогала ему отвлечься от бренности бытия. Музыка несет успокоение, и для некоторых людей даже безумные гитарные запилы и барабанный грохот являются лучшим антидепрессантом.

День пролетел почти незаметно. Альбен собирался спокойно лечь спать, когда зазвонил его телефон. Фон Дитрих предполагал, что это может быть Хенсель, однако он был весьма удивлен, услышав на том конце голос его старшего заместителя в партии.

– Простите, что беспокою так поздно, – извинился он, – но появилось одно дело, и я посчитал, что вам надо сообщить первым.

– Что такое, Герберт? – поинтересовался Альбен.

– Вы знали, что совет бундестага во главе с Канцлером собираются принять новый законопроект о повышении налогов?

Альбен несколько секунд молчал. Повышение налогов могло означать только одно: государству, причем не самому бедному на планете, срочно понадобились деньги. Возникает вполне обоснованный вопрос: зачем?

– Нет, не знал, – признался весьма озадаченный фон Дитрих. – Но зачем?

– Я понятия не имею, – ответил Герберт, – но, мне кажется, это добром не кончится. Необходимо срочно принять меры.

– Вы предлагаете выступить с контрпредложением? – осведомился Альбен.

– Это наш единственный вариант, – с сожалением сказал Герберт. – Но времени не так много: две недели на все.

Повисла многозначительная пауза. Две недели на сбор документов, подготовку речи и выступление – слишком мало, однако Альбен не мог пустить ситуацию на самотек. Повышение налогового бремени рано или поздно привело бы к волне революций и без всякого вмешательства «Сопротивления». Наконец, фон Дитрих заявил:

– Хорошо. Попытаемся что-нибудь сделать. Собирайте все необходимые документы, а я проработаю речь. Обсудим это завтра утром в моем кабинете.

– Сделаем все, что можем, – заверил его заместитель и отключил связь.

Альбен после этого заявления еще долго не мог уснуть. Его донимал вопрос: зачем, все-таки, канцлеру понадобились деньги сейчас? Единственное, что почему-то приходило на ум Альбену, – милитаризация и, не дай бог, подготовка к войне, но это было невозможно в условиях современных международных отношений. Озадаченный этой мыслью, он, наконец, уснул, и тогда в его голове перемешалось все: визит Хенселя, детство, этот новый закон… Слишком много всего хранилось у него в голове. Но Альбену следовало выспаться: завтра предстоял трудный день…

Утро понедельника выдалось для Альбена на редкость тяжелым. Желание поваляться в постели пересиливало все остальные. С трудом он заставил себя подняться, но уже к назначенному времени в своем черном костюме с иголочки находится на рабочем месте. Войдя в свой кабинет, первым делом он раздвинул шторы, впустив свет просторную комнату. Мужчина устроился за столом, и практически в тот же момент раздался стук в дверь.

– Войдите, – отозвался фон Дитрих.

В кабинет вошел мужчина, что был чуть-чуть, наверное, на год, моложе Альбена. Серый деловой костюм с алым галстуком, аккуратно причесанные светлые волосы, прямоугольные линзы очков в тонкой оправе добавляли строгости – это был второй человек в партии «Объединение». Звали его Герберт Мюллер, и он был тем самым, кто звонил Альбену вечером.

– Доброе утро, Герберт, – улыбнулся фон Дитрих. – Присаживайтесь.

Мюллер улыбнулся в ответ и опустился в кресло перед столом Альбена. На коленях он держал папку.

– Вы снова появились в офисе раньше меня, – продолжил фон Дитрих, что-то быстро печатая.

– Я появился здесь ненамного раньше вас, но как только увидел, что вы пришли, поспешил к вам с докладом, – голос Герберта звучал ровно, но негромко.

Глава партии полностью повернулся к Мюллеру и устремил взгляд на него.

– Я вас предельно внимательно слушаю, – сказал он.

Герберт кашлянул.

– Вчера вечером мы получили новость о том, что на рассмотрение будет выдвинут законопроект об увеличении налогов с населения практически в два раза. Цель, которую преследуют данные действия, пока что нам не ясна, поэтому можно выдвигать всевозможные предположения, – коротко рассказал он.

На мгновение повисла пауза, во время которой Альбен переводил взгляд из одного конца кабинета в другой, пытаясь понять, что ему только что сказали. Повышение налогового бремени в два раза в условиях процветания современной экономики Германии не имело никакой надобности, если, конечно, Канцлеру срочно не понадобились деньги в довольно крупных размерах. В этом случае, возникает вопрос: зачем они ему?

– Герр Альбен? – окликнул начальника Герберт. – Вы в порядке, герр Альбен?

– Да-да, Герберт, со мной все в порядке, – ответил тот. – Я просто пытаюсь понять, зачем Канцлеру это вдруг понадобилось. На данный момент экономика Германии одна из самых стабильных, в то время как экономика Соединенных Штатов рискует плавно уйти в дефолт. Повышение налогов удвоит поток средств в государственную казну. Но зачем нам такие баснословные средства?