У Жеки, как у большинства его сверстников из провинциального Неверова, образ столицы формировался, прежде всего, по кинофильмам, в которых Москва являлась составной частью кинопроизведения, либо служила основным фоном для развития сюжета. И кинохроника, которая обычно шла перед киносеансами, часто дополняла этот образ современными видами столицы, поскольку только там происходили самые важные и главные события страны.

Зотов рос не домашним подростком – его жизнь проходила в подворотнях, рисковых забавах и дворовых разборках, где юность была короткой и суровой. И поездка в столицу стала для него не просто радостным и увлекательным путешествием, а чем-то вроде увертюры перед вступлением в новую, ещё незнакомую взрослую жизнь. Образ столицы рисовался ему светлыми красками, в возвышенных и даже романтических тонах.

…Столица его удивила, поразила, в чём-то разочаровала, но светлый её образ, если и поблёк, то не настолько, чтоб считать Москву просто большой деревней и не заметить её величавой красоты, и не почувствовать её исторического духа и значения. И если на старинных, живописных полотнах со временем появляются мелкие, как тончайшая паутинка, трещинки, которые свидетельствуют о подлинности этих картин, то в человеческом сознании идеальные образы рано или поздно покрываются трещинами реальности, которые эти образы чаще всего деформируют и даже их разрушают.

На Красной площади Жека увидел обычные окурки, резанул его слух, услышанный там же отборный мат, и крысята, нагло выползающие вечерними сумерками на брусчатку, рядом с мавзолеем, не улучшили картину первого дня пребывания в столице… И старый московский пидор, навязчивый и противный, который клеился к приезжим юношам вечером у гостиницы, и даже клопы в той задрипанной гостинице, где он жил – все эти приметные мелочи из реальной столичной жизни превращались именно в такие трещинки на её светлом, картинном облике.

И как бы не были противны Жеке крысы, и как бы человечество от них не открещивалось, но они всё-таки являлись ближайшими ему биологическими сородичами. И крысы, как он уже знал, выживают всегда, и везде.

О пидорах Жека много не размышлял, полагая, что искоренить их человечеству будет гораздо проще, чем избавиться от хвостатых сородичей. Однако проблема заключалась не только в столичных пидорах, крысах или клопах. Вместе с такими трещинками реальности таял и куда-то испарялся белоснежный покров почти идеального образа столицы. Поэтому у него, как у многих ещё незрелых людей, появлялось неверие в её светлый и непорочный облик. И отсюда возникало ощущение фальши в высоких, благородных призывах, которые разносились из столицы по городам и весям… А народу в неё приезжало немало, из разных краев и по всяким делам.

В гостинице Жека несколько раз становился свидетелем стычек и даже драк между выходцами из наших южных республик, что для него было зрелищем непривычным и несколько неожиданным.

Если в холле и на этажах кто-то выяснял межличностные и межнациональные проблемы с помощью мордобоя, то поздними вечерами, за гостиницей, в зарослях черемухи, к тому времени уже не такой душистой, слышались сладостные стоны во время смычки разнополых особей, представляющих разные народы нашей необъятной родины.

Жека познакомился с ребятами из западной Украины, а они, видимо, от скуки отслеживали каждый вечер молодую и темпераментную особу, которая сопровождала их в той поездке в Москву. Эта дама редко меняла диспозицию для любовных утех в этих зарослях, но зато, как подмечали ребята, круг её почитателей с каждым днём расширялся за счет новых представителей из разных республик.

За гостиницей, через дорогу, за железной изгородью и густым кустарником открывался невзрачный вид. В середине этой плачевной картины стоял старый храм с обветшалыми монастырскими постройками, за которыми начинался погост, превратившийся со временем в обычное городское кладбище, неухоженное на вид и, видимо, уже не функционирующее… Вдоль изгороди тянулась забытая траншея с отвалами щербатого от трещин глинозёма, где местами уже прорастала сорная трава.

Для Жеки не было ничего удивительного в этом неприглядном пейзаже, наоборот, всё это напоминало ему далёкий и такой знакомый Неверов… А где-то совсем рядом жила другая Москва. И стоило Жеке немного приподнять голову и отвести свой взгляд в сторону, как перед ним представал уже совершенно иной, блистательный вид, где над красотами архитектуры и прочими достижениями народного хозяйства возвышался, сверкающий на солнце, грандиозный монумент с устремленной в космос ракетой.

Но даже стотысячная чаша стадиона имени вождя мирового пролетариата, заполненная доверху человеческим людом, которая шумела и бурлила страстями во время футбольного матча, только на мгновения становилась для него душой этого города и никак не хотела превращаться в душу всей огромной страны.

И в голове юного Зотова, исподволь и незаметно, зарождалась другая страна и, наверное, именно в то жаркое лето, в белокаменной и златоглавой столице, возникла и прошла через его подсознание незримая граница уже новой страны… И страна эта называлась страной Неверия.

Быстро пролетели в столице ясные и тёплые дни, наполненные событиями и впечатлениями. Обратный путь домой показался им, немного подуставшим, уже длинным и утомительным.

Утром, расположившись на боковой полке плацкартного вагона, полусонный Жека обратил внимание на женщину с верхней полки, которую он ещё вчера мысленно прозвал Миледи.

Это была молодая блондинка с ярко-светлыми, слегка растрёпанными после сна волосами и чуть припухлыми морковными губами. Она, поправляя плавными движениями серебристо-атласный бюстгальтер на высокой, полной груди, не спеша надевала на стройное тело светлую блузку, а после медленно застегивала на ней пуговицы. И всё это время она неотрывно и пристально смотрела на него своими вишнёвыми глазами.

Жека загляделся на полуобнажённое тело Миледи, на её вишнёвые, бездонные глаза, в которых не различались зрачки, но которые притягивали его и влекли своей загадочностью.

И тогда он ощутил, как что-то сдавило ему грудь, заставив учащённо биться сердце, и вместе с этим, доселе неведомым, тревожно-щемящим чувством, в нём пробудилась эта самая страна Неверия, которая теперь росла и крепла с каждым днём…

Вскоре появился супруг Миледи – полноватый мужчина средних лет с сединой на висках, прибывавший до этого в туалете. Плодово-ягодная Миледи оторвала свой далеко не травоядный взгляд от Жеки, и, вяло улыбнувшись, сказала что-то ласковое своему лысеющему Атосу…

А сейчас Жека удивлялся непонятной избирательности собственной памяти, вспоминая эпизоды той единственной поездки в столицу и, устав от поисков чего-то исключительно цельного в своей прошлой жизни, теперь просто взирал на однообразную картину за окном.

Впереди его ожидала ещё одна пересадка, но уже на местный поезд, на котором ему предстояло ехать до Качкара.

Из Качкара в Найбу Жека добирался последним автобусом.

Народу в нём набралось немного и в полупустом салоне было тихо. Только девушки, сидевшие сзади Жеки, всю дорогу до посёлка что-то оживлённо обсуждали, часто прерывая разговор дружным смехом.

Жека угрюмо поглядывал в их сторону, но лица девушек в полутьме не различались и, смешиваясь, превращались в безликую, но веселую и беззаботную компанию. Настроение у Зотова, после неудачной поездки в Неверов, было паршивым, а громкий, заливистый смех девчонок лишь его раздражал.

Когда автобус прибыл на место, шумная компания, разом притихнув, покинула его и разбрелась. Жека направился от центра посёлка в сторону, где на возвышенности притаилось его жилище, слившись с темнеющим лесом

Найба, уже безлюдная, укутанная снегом и потонувшая в ночи, засыпала в безмятежном лунном свете. Кругом устоялась тишина, только звонкий хруст снега под ногами Жеки да редкий лай с завыванием собак нарушали, казалось, вечный покой глухого края.