Участок у него в Кымском районе оказался самым большим. На круг эти просторные и не слишком спокойные владения раскинулись почти в двадцать пять километров, о чём Митяев любил, при случае, непременно кому-нибудь напомнить. Вот к нему Зотов и поспешил с телеграммой от родных, заверенной врачом, в надежде получить краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам.

В кабинете участкового Жека успел едва разглядеть женщину неопределенного возраста с рыжими волосами и припухшим лицом, как Митяев приостановил его поднятием руки.

– Погуляй, милок, погуляй чуток, – почти ласково проговорил он, – а после дамы – заходи!

Найба накрылась снегом, было тихо и не видно не души. Бродить одному по посёлку Жеке не хотелось, а из кабинета Митяева с крохотной прихожей отчетливо доносился голос участкового:

– От гражданки Фелиции Львовны Сторчак, проживающей в посёлке Найба по улице… бу-бубу… заявление… двадцать седьмого октября текущего года я познакомилась в окрестностях посёлка Найба с гражданином Александром, по кличке Баклан, поскольку его настоящей фамилии не знаю. Мы понравились друг другу и вступили в тот же день в интимные отношения. Потом он пригласил меня к себе в общежитие по улице Советской, дом тринадцать. Там мы… бу-бубу… где меня после… бу-бубу… где меня потом… бу-бубу… прошу за причиненные насильственные действия… бу-бубу… в соответствии с законом… бу-бубу… привлечь к ответственности лиц, совершивших указанные действия по отношению ко мне… подпись и дата.

Наступила пауза, потом послышались всхлипы, а вслед за ними раздался возмущённый женский крик:

– Я ж ему одному хотела дать, а он, подлец, всех своих дружков позвал! – женщина продолжала всхлипывать, а Митяев, похоже, размышлял.

Жека собрался уже пройтись, как опять повалил снег, и он, притаившись от непогоды под узким козырьком над полураскрытой входной дверью в прихожую, стал невольным свидетелем разговора в кабинете Митяева.

– Фелиция… Фёкла Львовна, – говорил Митяев, – ты ж умная баба!.. Институт закончила, аспирантуру… Не возьму я твою бумагу даже на всякий случай и дела никакого не будет!.. И пойми меня правильно… Нет никаких фактов!.. Вещдоков!.. Свидетелей!

– Не Фёкла я, не Фёкла, товарищ милиционер! – поправляла его женщина, а Митяев невозмутимо продолжал разговор. Женщина, всхлипывая, возражала ему, но Митяев был непреклонен:

– Знашь, Фелиция… Фёкла Львовна, зажрались вы там в своих столицах – с жиру беситесь! У меня в Найбе и вокруг неё таких сторчаков-торчаков, как бродячих собчаков… Я твою анкету смотрел и кое-что знаю… Отец – известный учёный, профессор, доктор мудимудических наук… А прадед кто?!.. А прадед ученик и сподвижник самого Плеханова! Отца русской демократии… Вот как!.. А ты?!.. Тунеядка позорная!.. Дома бухала, не работала и здесь дурочку валяешь… Ты в Найбе скоро год, а мне на тебя характеристики писать… Учти!

Всхлипы продолжались, а голос Митяева становился всё более угрожающим:

– Вот-вот, учти, Фёкла Львовна!.. Мать… вас… всех за ногу! – раздавалось из кабинета участкового. – Бухаешь, шашни с уголовниками крутишь, а как чего, так сразу к Митяеву со слёзными бумажками! Строго предупреждаю – становись на путь исправления… А иначе будут неприятности – обещаю!

Всхлипы прекратились, женщина, видимо, приводила себя в порядок, а Митяев выдерживал паузу.

– Вот и ладненько! – послышался его голос. – А теперь ступай – без тебя дел хватает. На Найбу десант уголовников сбросили – сидишь тут, как на сковороде… Мать… вас… всех за ногу!

Дверь кабинета распахнулась и рядом с Жекой оказалась рыжеволосая, уже изрядно потрёпанная женщина в стеганом ватнике и в тёмно-синих брезентовых штанах, заправленных в резиновые сапожки. Она равнодушно посмотрела на Жеку.

– Закурить не дашь? – быстро спросила рыжеволосая. Он протянул ей раскрытую пачку сигарет. Опухшее от пьянства и слез серое лицо искривилось от наигранной гримасы, словно кто-то надавил на щёки рыжеволосой, и она проговорила нараспев:

– А я такие не курю… Мерси! – и сбежала по ступенькам крыльца, поправляя копну рыжих волос.

– Мерси-мерси, но больше не проси… – негромко произнёс Жека, проводил взглядом разбитную бабёнку и вошёл в кабинет Митяева.

Василий Захарович прочитал телеграмму, повертел её в руках, словно не знал, что с ней делать, а затем вернул Жеке.

– Домой собрался? Погостить? – ласково протянул он. – Небось, по милке соскучился, а?

Жека промямлил ему что-то в ответ про больную мать.

– Понимаю, я всё понимаю, – Митяев заулыбался и, хитровато прищурясь, пояснил. – С вашим братом будет работать спецкомендатура. Ну и я, по месту, так сказать. Спецкомендатура для вас пока создается…

Митяев не договорил и посмотрел в окно, из которого открывался обзор на центральную площадь Найбы со всеми местными горячими точками, которые он контролировал, не выходя из своего кабинета.

– Так вот, поезжай в Качкар, – продолжал Митяев, и улыбка вновь засветилась на его живом лице. – Получи в СМУ у вашего начальника разрешение на поездку, а после командировочное удостоверение. Он отныне для вашего брата, что главный вертухай, а вернее – главный бугор будет… С главным бугром знаком?!.. Уже видел?

Жека кивнул головой.

– Вот и лады!.. Получишь разрешение, значит, побывка будет! – проговорил Митяев. – Мамаше от меня привет и крепкого ей здоровья!.. А теперь жми в Качкар!.. И после побывки не забудь зайти ко мне, чтоб я отметку о прибытии сделал.

Митяев умолк, застыв на мгновение, но ломанувшийся к выходу Жека и резкий звук от закрытой им двери, вывели его из этого состояния.

– Не забудь!.. Мать… вас… всех за ногу! – крикнул он вдогонку и, хотя никого рядом уже не было, артистично поморщился, словно от зубной боли.

Последние слова участкового милиционера Жека уже не расслышал – мысли о предстоящей поездке и связанные с этим хлопоты овладели им полностью.

В конторе СМУ начальника на месте не оказалось и Жеке пришлось ожидать в приёмной. Там он обратил внимание на секретаря, ещё молодую, русоволосую женщину с серыми задумчивыми глазами.

Лицо женщины почему-то притягивало Жеку, и он удивился возникшему желанию, но сохранял равнодушный вид и лишь осматривал небольшую приёмную, ненадолго задерживая взгляд на её хозяйке.

Она же, отрываясь иногда от чтения книги, плавно поворачивала голову и смотрела в окно, в которое сквозь хмурое небо и голые деревья робко пробивались золотистые лучи солнца.

В приёмную никто не заходил, всё в ней будто остановилось и замерло. Женщина заговорила первой и спросила тихим голосом его фамилию.

Жека назвался.

– Зотов?! – повторила она с некоторым удивлением. – А, Зотов… Теперь припоминаю и, кажется, вспомнила… Вы из Неверова, не так ли? – спросила она и произнесла будто случайно: – Оттуда письмо начальнику СМУ не так давно очень плаксивое пришло от какой-то женщины, возможно, вашей мамаши – не помню её фамилии… А я в вашем городишке когда-то проживала, наверное, поэтому у меня это и отложилось.

Последние слова женщины, особенно упоминание о плаксивой мамаше, задели Жеку, и он захотел ей возразить, но почему-то промолчал и только внутренне напрягся, ещё ниже склонив голову, и упёрся взглядом в пол. Он неожиданно охладел к этой женщине, которая ещё совсем недавно привлекала его и казалась загадочной.

Зотов быстро сообразил, что, несомненно, когда-то встречал её в Неверове и не один раз, и зрительный образ этой женщины, видимо, успел сохраниться в его памяти. Вот и вся загадка… Но сейчас её тихий и слегка завораживающий голос, неторопливые движения и даже приятное лицо с большими серыми глазами стали почему-то раздражать Зотова.

– Я помню, Неверов… Вечно грязный, захолустный и, вообще, какой-то убогий городишко, – рассуждала женщина вслух. – Он, наверное, таким и остался, не так ли?

Жека, не желая поддерживать разговор, промолчал и, теребя шапку, разглядывал ссадины на своих огрубелых руках.