С утра он залёг на диван и предался своим грустным размышлениям. Он вспомнил, как в десятом классе, перед женским праздником, взял у матери из набора флакончик духов и решил, что подарит его в этот день Вере Капитоновой.

…Обычно перед этим праздником ребята в их классе скидывались и покупали для своих одноклассниц простенькие, непритязательные и одинаковые для всех подарки. А кто-то по собственной инициативе дарил персональные подарки некоторым девчонкам, которые казались им более симпатичными, чем остальные. И Вера Капитонова в тот день была вне конкуренции! Почти все персональные подарки, какие ребята тогда дарили, достались именно ей.

Жека поглядывал в сторону Веры, наблюдая за церемониями подношений, предназначенных ей подарков, и только крепче сжимал в кармане флакончик духов, не решаясь его подарить. Не хватило ему решимости и на переменках, и после занятий. Так прошёл день, в конце которого Жека проклинал себя в душе за собственное бессилие…

А сейчас, когда он вспомнил, как вчера также сжимал в кармане пальто оригинальную матрёшку, которую собирался подарить Вере, но так и не подарил, то стал себе до того противен, что почти застонал от злости… Он отправился в прихожую, где порывшись в карманах пальто, достал пачку сигарет и ту самую матрёшку, теперь такую ненавистную, как и он сам себе.

Матрёшка представляла собой краснощёкого попкаря с автоматом «Калашникова» в руках, с шапкой-ушанкой на голове и в белом полушубке с красными погонами внутренних войск.

Совсем недавно эта игрушка казалась Зотову забавной и смешной, а сейчас Жека сжимал матрёшку-попкаря жилистой рукой и был готов раздавить её, уничтожить… Но игрушка не поддавалась и Жека от отчаяния швырнул её с протяжным воплем. Она ударилась об стенку, треснула от удара и разлетелась по комнате.

Он постоял какое-то время, размышляя, а потом закурил. После перекура Жека успокоился и начал собирать разлетевшуюся на части матрёшку. Попкарь раскололся на три части, а вот все остальные матрёшки, поменьше, уцелели. Внутри краснощёкого попкаря находился тюремный охранник в чёрном полушубке с синими милицейскими погонами и со связкой ключей в руках.

Жека повертел охранника, разглядывая его и соображаю, как ему следует с ним поступить: попытаться раздавить или разбить об стену… И тут он обратил внимание: связка ключей у перевёрнутого охранника, если присмотреться, превращалась в буквы и отчетливо читалась как аббревиатура его родной страны. Жеку удивила больше не сама надпись, а что он не сумел ещё раньше разгадать этот фокус со связкой ключей.

– Идиот! – произнёс он, имею в виду себя, а не матрёшку в виде охранника с усами, как у известного исторического тирана. – А ещё хотел подарить этого истукана с такой надписью…

Он пошёл в ванную комнату и, достав молоток, расколотил там попкаря и всех уцелевших матрёшек на мелкие части, обернул всё это газетой и выкинул в мусорное ведро.

Остаток краткосрочного отпуска Жека провёл на диване с тоскующим видом, и только необходимость обязательного возвращения в Найбу вывела его из этой душевной комы.

Мать почуяла сердцем, что с Жекой случилась, если не любовная трагедия, то уж наверняка печальная история неразделённой любви. И хотя она знала о существовании такой девушки, как Вера Капитонова, но могла только предполагать, кто является причиной его несчастной любви. И поглядывая на расстроенного сына, не выдержала и сказала:

– Она, сынок, для тебя не подходит… – и, продолжая заниматься своими делами, говорила уже из другой комнаты. – Тебе нужна простая и добрая девушка…

Жека, обычно резкий с домашними, даже не отреагировал на её слова и промолчал. После всего, что с ним произошло в эти дни, он желал только одного – поскорее уехать в Найбу.

Теперь ему, как и той секретарше из качкарского СМУ, Неверов казался убогим городишкой, где его преследовали одни неудачи и разочарования.

Когда Зотов ехал в Неверов, то спал мало, урывками, а молодой организм, ещё полный сил, достаточно легко переносил все дорожные тяготы. Приподнятость духа и романтические чувства, влекущие его к Вере Капитоновой, вселяя в него надежды, только прибавляли ему сил и бодрости.

На обратном пути в Найбу он был уже другим, хотя не скис и не выглядел совсем уж опечаленным. Душевная боль не проходила так быстро, как хотелось Зотову, а бессонные ночи повлияли на самочувствие, поэтому он решил лечиться сном, чтоб избавиться от терзающего любовного недуга, и, завалившись на верхнюю полку, спал до первой пересадки.

…Перед пробуждением ему снился сон, будто он, блуждая среди огромных зданий в незнакомом городе, напоминающим лабиринт, неожиданно очутился в странном подземелье. И не просто в подземелье, а в мавзолее вождя мирового пролетариата!.. И там, на гранитной лестнице, медленно понимаясь по ступенькам, взирал с высоты на застеклённый постамент с мумией вождя, стараясь как можно лучше разглядеть образ самого человечного из людей.

Но вдруг он услышал позади себя негромкий, но властный окрик: «Руки за спину!.. Быстрее… Кому говорят?!.. И быстрее проходи… Быстрее!»

Такой же голос был у тюремного надзирателя, по прозвищу Секач… И Жека, чуть не споткнувшись, обернулся на этот голос, но увидел в полумраке не Секача, которого хорошо запомнил по следственной тюрьме, а неподвижного, как манекен, мужчину в военном мундире, с фуражкой на голове и с каким-то желтовато-восковым лицом.

Зотов стал всматриваться в него, словно пытаясь понять происшедшую с Секачом метаморфозу, но бесстрастное, восковое лицо манекена начало медленно таять и расползаться, превращаясь в череп с пустыми глазницами. От страха Жека схватился за свою голову и, как бывает во сне, закричал, не слыша собственного голоса, от охватившего его ужаса, и через мгновение проснулся…

– Что… что, паря, случилось, а? – раздался снизу чей-то старческий голос.

– Да… Дурь просто снилась! – ещё плохо соображая, ответил Зотов и посмотрел на часы – приближалось время первой пересадки.

– Откуда путь держишь, сынок? – спросил старик.

– Из Неверова, – ответил Жека старику и спустился с верхней полки.

– Из Неверова?! – с удивлением произнёс старик и, причмокивая губами, сказал. – Чу́дно!.. Сколько живу, а не слыхивал, брат, про ваш город.

Жека молчал и думал о своём. А старик оказался словоохотливым и продолжал говорить:

– Их нынче, как грибов по осени, этих городов всяких… Чу́дно!.. А я вот к сыну в Правдинск еду… Ты из Неверова, а я в Правдинск… Чу́дно, брат, чу́дно!

Старик замолчал на время, а потом негромко и обиженно произнёс, словно обращаясь к неведомому собеседнику:

– Сосут бедную деревню… ещё как сосут!.. Помрёт ведь… что делать будем, а?!

Поезд прибыл по расписанию. Зотов прокомпостировал билет в кассе вокзала, пересел на межобластной поезд и продолжил свой путь.

Уже светлело… За окнами вагона, из предрассветных сумерек, потянулись бесконечные, надоедливые картины безликого зимнего пейзажа. От него веяло тоской и безысходностью. Зотов отвернулся и, закрыв глаза, чтоб не портить настроение унылым видом из окна, вспоминал, улыбаясь, свой сон.

Сновидения посещали его редко – он их не запоминал, не коллекционировал и тем более не верил в них. Но этот утренний, почти анекдотичный сон был соткан из образов его реальной жизни, которые хранила молодая память Зотова.

Тогда он только смутно догадывался, что именно из таких запоминающихся образов, как из булыжников, будет вымощена его жизненная дорога и человеческая судьба. А в такой огромной стране, как наша родина, все дороги вели, ведут и будут вести ещё многих и многих через её белокаменную и златоглавую столицу!

Зотов задумался, вспоминая свою первую и единственную поездку в столицу нашей родины. Ту поездку он заслужил, как награду, за успехи в кружковой работе городской станции юных техников, и произошло это летом, после окончания восьмого класса.