Однако в Найбе бесплатно или просто за красивые глаза никто никого долго не поил, а халявный кир и денежки всегда когда-то кончаются… Ну, а фактов влияния пьянства на слабоумие хоть пруд пруди!.. И в этом смысле, в период актированных дней, в Найбе отличились два уже далеко не юных члена из бригады условников, которым позарез нужны были деньги на выпивку. И пьяная вожжа, как говорится, попала им под самый хвост.

Они в похмельном угаре выкрали из местного дома культуры несколько рулонов кумача – остаток от прошлой пятилетки и весь запас на будущую… И тем самым поставили под угрозу всю агитационно-пропагандистскую деятельность очага культуры на многие годы вперед.

Пытаясь продать кумач, они несколько часов носились на санной повозке по деревушкам вблизи Найбы, где, по непонятным для них причинам, хлопчатобумажная ткань ярко-красного цвета оказалась невостребованным товаром.

Тогда они вернулись в центр Найбы и сдуру остановились рядом с кафе, как раз напротив местного отделения милиции. И здесь, как следовало ожидать, они попались в лапы старшего участкового уполномоченного Митяева, который, будучи опытным охотником, на своём посту не дремал.

Вся эта криминальная история с кражей кумача вызывала лишь грустную иронию, а кого-то в Найбе даже насмешила, то только не тех двух бедолаг, которые в неё влипли. В ближайшей перспективе их ожидал суд за хищение государственной собственности, приличный довесок к прежнему сроку и возврат на зону с более суровым режимом содержания… И всё это им причиталось за кражу нескольких рулонов кумача ради заурядной выпивки.

На оставшихся членов бригады легла дополнительная нагрузка, поскольку ряды тружеников на объекте в Найбе неумолимо сокращались, а работы по бетонированию фундаментов необходимо было завершить до нового года. И хорошо, что морозы продолжились, а рабочие дни актировались, ведь только они позволили многим горе-труженикам, в том числе мастеру Барсукову, плавно выйти из запойного состояния и подготовить себя к новым жизненным невзгодам и трудовым испытаниям.

А Жеке, в те зимние вечера, предстояло пройти испытание ещё и женским обществом, которое неожиданно прибавилось в доме бабы Таи за счет девчат-студенток медучилища, прибывших в Найбу на практику в районную больницу.

Они поселились у неё, видимо, по нескольким причинам: во-первых, её свободный дом располагался недалеко от больницы, а во-вторых, она до пенсии долгое время там работала, и девчат, скорее всего, оттуда и направили к ней для устройства на жильё.

До войны, а ещё некоторое время после неё, Найба являлась районным центром, поэтому здесь располагались все административные и прочие учреждения районного значения. Когда в окрестностях Качкара обнаружили какую-то хитрую, но очень нужную стране руду, то проложили нормальную железную дорогу, взамен узкоколейки, и начали строить вокруг рудники, а новым райцентром официально стал небольшой посёлок Кым, через который пролегла эта дорога.

В Найбе, где кроме речки Имши со сплавной конторой и нижним складом, лесхоза, леспромхоза с промкомбинатом ничего другого более не имелось. С той поры она значилась простым посёлком, но тут всё ещё находились районное отделение сельхозтехники и районная больница.

Вечером Жека зашёл на другую половину дома, чтоб познакомиться с девчатами. Одна из них, которая показалось на вид постарше своих подруг и посмелее, сказала ему:

– А мы, Женя, вас уже знаем.

– Откуда? – слегка удивился он.

– А мы недавно из Качкара в Найбу одним автобусом ехали.

– Что-то припоминаю, – ответил Жека, улыбаясь, и стал внимательно разглядывать девчат, а это, похоже, были те самые весёлые и шумные попутчицы, которые ехали с ним, когда он возвращался в Найбу из дома.

– А ты, Женька, на девчат особо-то не заглядывайся, – предупредила его баба Тая не то в шутку, не то всерьёз. – У них у всех свои парни уже имеются… Вот так!

Жека отмолчался на слова бабы Таи, а девчата пригласили его пить чай, и он пристроился за столом, в уголке.

Баба Тая возилась у печи, приговаривая:

– Печка… она, как человек – с душой или без неё… Одна, может, и неказиста на вид, зато греет, кормит и даже поёт, а другая вроде красна собой, так от неё один дым только да копоть валит, хоть деньгами топи!

Ядрёные морозы сдали, а вслед за ними закончились актированные дни и многие из бригады, прекратив пьянство, протрезвели, вернулись к нормальной жизни – и бетонирование фундаментов на объекте в Найбе продолжилось.

Зимние, тягучие вечера Жека проводил теперь в компании с девчатами-медичками. Вначале они подолгу разговаривали обо всём, что интересно молодым людям, иногда играли в подкидного дурака и девчата всей женской компанией безуспешно пытались обыграть Жеку.

Когда надоели разговоры и карты, то начали прогуливаться по тихой, ночной Найбе или катались до полуночи на больших санях с пригорка, где стоял их дом, и неслись в них до перекрестка по пустынной дороге, серебристой от лунного света.

– Жека, а почему ты на танцы не ходишь? – задавала ему вопрос одна из девчат.

– А подруга из местных у тебя есть? – допытывалась другая. – В больнице медсестра, из поселковых, за одного вашего условника уже успела замуж выйти.

Жека отнекивался, отшучивался, но девушки оказались наблюдательными и примечали, что их молодой сосед выглядит порою грустным по непонятным причинам, однако будущие фельдшера и медсестры оказались деликатными и не досаждали его расспросами.

Писем он уже не писал да, по сути, и писать было некому и некуда – о дальнейшей судьбе Андрея Истомина он ничего больше не знал, а с другим приятелем, который тоже служил в ГДР, переписка прервалась. Жека изредка звонил родным по междугороднему телефону, перестав им писать вовсе, но они на него не обижались, довольствуясь этим.

После череды однообразных дней, у Жеки возникала потребность отключиться от всего, хотя бы на время. И тогда он проводил вечер в одиночестве: что-то читал в своей комнате, а чаще просто лежал на кровати, курил и слушал транзисторный приёмник, который ему подарил отец.

Телевидение до Найбы ещё не дошло, поэтому радио здесь значило многое. Жека установил комнатную антенну из набора, купленного в магазине, и слышимость у приёмника с этой антенной оказалась отличной. Иногда, поймав в эфире приятную на слух музыку, он грустил, слушая её, словно чувствовал, пока ещё неосознанно, как что-то ускользает, проходит мимо него стороной в его нынешней жизни.

В памяти перед ним всплывали лица родных и близких людей: внимательный и умный взгляд Веры Капитоновой, строгое и волевое лицо Андрея Истомина… У него возникали неясные надежды, они согревали Жеку, и он улыбался от таких мыслей, веря, что в недалёком будущем его непременно ожидают важные события, самые главные свершения и радости… И грусть незаметно, как уплывающая из эфира мелодия, покидала его молодую душу.

По радио, на коротких волнах, вещали зарубежные, так называемые враждебные голоса, которые периодически глушились, однако что-то из-за бугра всё-таки пробивалось. Голоса всё ещё обсуждали последние события в Чехословакии, ввод туда советских войск, притеснения инакомыслящих в странах соцлагеря, а также другие темы, которые Жеку особо не интересовали, да и не всё, что эти голоса проповедовали, становилось сразу же ему понятным.

В школе, на уроках истории и обществоведения, он своими вопросами ставил изредка в тупик учительницу, которая была не только их классным руководителем, но ещё являлась секретарем парткома школы и даже с ней конфликтовал по классным делам. Жека и не подозревал, что его неудобные вопросы «Зачем?» и «Почему?», которые часто повисали в воздухе или получали малоубедительные ответы, формировали в нём того самого гражданина новой, уже его собственной страны Неверия…

Однако сейчас Евгения Зотова, зэка, отбывающего наказание на стройках народного хозяйства, политика и общественная жизнь не волновали. И не далёкие, забугорные радиоголоса, а только незатейливая реальность, которая окружала молодого Зотова и задевала его, иногда обжигая, могла ещё как-то будоражить сознание и ставить перед ним какие-то вопросы.