И сейчас, после утомительной дороги, вокзальной сутолоки больших городов и неизбежной пресыщенности человеческими лицами, в этой необычной тишине безбрежного и почти фантастического покоя у него возникало ощущение, будто он попал на неведомую планету. И если б не Луна, его единственная небесная спутница, не напоминала ему своим присутствием, что он всё-таки шагает по занесённой снегом земле, то Жека мог вообразить себя одиноким путником, бредущим по чужой планете.

На следующий день Жека почитывал книгу, лежа на кровати. Когда он услышал чей-то свист рядом с домом, то подошёл к окну и посмотрел сначала на термометр, а потом в сторону ворот – там появилась знакомая фигура Грозина.

– Ты куда в такой мороз? – уже в доме спросил Жека, глядя на раскрасневшееся лицо Грозина.

– Мимо проходил – подумал, может, вернулся… Так оно и вышло! – ответил Грозин. – А собрался на почту – пойдёшь за компанию?

Жена Грозина писала ему в Найбу пространные и обстоятельные письма до востребования, которые он ждал и читал их с удовольствием, правда, сам писал ей короткие весточки, но зато достаточно регулярно.

Вскоре они отправились вместе в центр Найбы, где в двухэтажном деревянном доме размещалось местное отделение связи. Мороз не отступал, а только крепчал, перехватывая дыхание, поэтому по дороге они толком не разговаривали.

Но в этот раз Грозину ничего на почте не полагалось, и он, не получив ожидаемого письма от жены, слегка расстроился, но быстро справился с чувством разочарования и спросил у Жеки:

– Ну, как съездил? – и добавил шутливо, зная, зачем Жека так рвался домой. – На щите или под щитом?

– Да, знаешь, в общем, так себе… – замялся Жека.

– Понятно… Есть проблемы с голосом! – сказал повеселевший Грозин, получив столь уклончивый ответ, и предложил зайти в кафе, а по дороге, как выразился он, прихватить что-нибудь для укрепления голосовых связок.

В почти безлюдном кафе они расположились посередке зала, где было поуютней, и не так сквозило из входного тамбура, когда кто-то сюда заглядывал.

Недалеко от них, через столик, рядом с большой кадкой, в которой рос раскидистый фикус, сидела уже изрядно захмелевшая тунеядка неопределенного возраста, которых в Найбе чаще именовали не иначе, как тунеблядками. Компанию ей составлял невзрачный тип, который вскоре куда-то исчез, а оставшаяся в одиночестве тунеядка, приуныв, попыталась несколько раз затянуть какую-то оперную арию, но все её попытки заканчивались безуспешно в самом начале, то ли от слабости вокала любительницы пения, то ли от потери памяти.

Устав от неудач, тунеядка совсем затосковала, а затем мирно закемарила под фикусом.

В кафе наступила тишина, и стало слышно, как из радиоточки у буфетчицы полилась мелодия уже популярной песни.

Певица пела печальным голосом: «На тебе сошёлся клином белый свет, на тебе сошёлся клином белый свет…»

Грозин с Жекой пили промёрзшую полынную водку. В стаканах от горькой и зелёной жидкости шёл пар.

– Клин клином вышибают, – глубокомысленно изрёк Грозин, глядя на парок, идущий от водки. И Жека понял, что этот вечный рецепт от Грозина, относится к неудачному финалу его любовной истории.

– Может, Серёга, ты и прав – надо забыть… Забыть, что было! – согласился Жека и поднял стакан с водкой.

– За тех, кто в море! – произнёс Грозин свой универсальный тост на все случаи жизни и они чокнулись.

Грозин с Жекой засиделись… Кто-то из редких знакомых подходил к ним, присаживался поговорить и выпить за компанию.

За большими окнами кафе смеркалось, когда к столику, за которым они расположились, подошёл земляк Грозина, такой же зэк-условник из их этапа, по кличке Харя.

Вряд ли кто решился бы утверждать, что эта неблагозвучная кличка в действительности отражала особенности физиономии этого молодого человека. А появилась эта кличка у него в детстве и, как иногда происходит в таких случаях, от довольно редкой фамилии Харин. И с той поры крепко за ним зацепилась, и на то, наверное, нашлись свои причины. А его лицо без видимых изъянов, с глубоко посаженными и довольно живыми чёрными глазами, ничем не выделялось среди прочих обычных лиц.

Назвать Харина красавцем или симпатягой язык не поворачивался, однако сама кличка заставляла тех, кто слышал её впервые, более заинтересованно всматриваться в физиономию её обладателя. И каждый наверняка мог при этом обнаружить в лице Харина что-то особенное на свой взгляд.

В найбинском этапе оказались разные люди. Многие из них не помышляли здесь добросовестно трудиться, и для них условное освобождение, по сути, явилось краткосрочной командировкой на свободу, где они желали себе лишь удовольствий: вволю попьянствовать, оттянуться, как ныне говорят, от всей души, хотя последнее слово не совсем тут уместно. А далее следовало принудительное возвращение на зону, где таким любителям сладкой жизни приходилось досиживать свой срок, но уже с бонусом в виде прибавки за использованную не по назначению командировку на волю.

Многим, как дружкам Жеки, это временное пребывание на свободе обошлось гораздо дороже – они, образно говоря, раскрутились, совершив уже другие преступления, и заработали за них новые и более суровые наказания.

Харя не утруждал себя работой на благо народного хозяйства страны, лишь изредка появляясь на стройке, а потом куда-то словно испарялся… Да и в самой Найбе Харин появлялся нечасто и, судя по всему, болтался сейчас на воле, как дерьмо в проруби, между загульной бестолковкой и неизбежным возвратом на зону.

Характер у него был скверный, пакостный, а по пьянке просто дурной. И если в зоне Харин ещё мог надеяться на своих непутёвых дружков, внушая кому-то страх, то здесь, в Найбе, его не столько боялись, сколько не хотели с ним связываться из-за присущей ему наглости и пьяной дури.

Харин присел, поздоровавшись с Грозиным, потом долго и пристально смотрел на Жеку, а затем бросил в его сторону:

– Отвали!

Выглядел Харя привычно, мало отличаясь в этот момент от редких и не совсем трезвых посетителей, но Жека, сам уже подхмельком, не мог определить ни степени опьянения, ни мотивов агрессивного поведения малознакомого ему человека. Он только видел, как чёрные глаза Харина застыли в глубоких глазницах в тяжёлом, недобром взгляде. Но Жека молчал и сидел, не двигаясь.

– Я же сказал – отвали! – повторил Харя с угрозой в голосе и попытался привстать, но Грозин удержал его за плечо.

Харя не стал противиться Грозину, и на какое-то время притих, поглядывая в сторону Жеки.

– Скажи, чтоб этот свалил отсюда… – медленно проговорил он, обращаясь уже к Грозину и затем, словно указывая, к кому относятся его слова, повернулся к Зотову.

Бездомная лопоухая дворняга, заскочившая в кафе погреться, испуганно спряталась под соседним пустующим столиком и теперь, наблюдая за ними, вертела по сторонам умной, заиндевелой от мороза мордашкой.

– Мы вместе пришли – вместе и уйдём… А ты решил тут покомандовать?! – Грозин заметно напрягся, хотя говорил спокойным голосом. – Ты же гость, а в гостях не командуют…

Лицо Харина на мгновение искривилось от усмешки и вновь стало неподвижным. Наступила пауза, которая тянулась до тех пор, пока Грозин, пытаясь как-то разрядить ситуацию, осмотрел стол с пустующими стаканами, а затем произнёс:

– Что-то в горле пересохло… И гость к нам пожаловал… Пойду-ка я в буфет – и закажу ещё водочки!

Возможно, в тот момент Грозин надеялся, что этим шагом он как-то погасит напряжённость за их столом, но Харя тем и отличался, что от него можно было ожидать чего угодно. И, как только Грозин отошёл от них, застряв в небольшой очереди у буфета, Харя предложил Жеке выйти и потолковать.

В той ситуации это прозвучало как вызов, и Жека, почти не размышляя, направился к выходу. Он вышел на улицу, уже окутанную морозной, синий дымкой вечерних сумерек, и остановился на углу здания. Вскоре появился Харин, и они, встав напротив, молчаливо смотрели друг на друга, словно приглядываясь.