Легковая машина с немцами и белым флагом впереди, а за ней бронетранспортер и грузовики, проехав по узким улицам города, в полной тишине въехала на большую площадь, в центре которой стоял какой-то памятник, а в улице с противоположной стороны — колонна вооруженных немцев во главе с двумя офицерами, стоящими со знаменем. Генерал вышел из бронетранспортера, снял кожаную куртку и направился к высокому офицеру, стоящему впереди знамени, очевидно, командиру. Сопровождавшие его пехотинцы спрыгнули с машин и блокировали все улицы, выходившие на площадь, а наши машины одна за другой остановились сзади памятника. На дне кузова сидел Юра Знаменский и крутил ручки попискивающей рации, а капитан Сидоров стоял рядом с нами, не выпуская из руки микрофон. Все это произошло в одно мгновение и показалось, что эти ребята только и делали, что принимали капитуляции частей вермахта. Настолько быстро и тихо, без команд, они выполняли свою задачу в незнакомом городе.
Немецкий знаменосец с ассистентами, четко печатая шаг, вышли на середину площади к памятнику, щелкнув каблуками, повернулись кругом, склонили знамя к земле, а старший немецкий командир скомандовал, и колонна солдат двинулась, складывая оружие у знамени и опять выстраиваясь к выходу с площади. Когда хвост разоруженной колонны достиг середины, мы стали хорошо видеть лица немцев, среди которых были угрюмые, безразличные и даже откровенно веселые. Тут же мы заметили, что и они разглядывают нас, не обращая внимания на окруживших площадь красивых пехотинцев. Очевидно, в нас они видели именно тех, с кем воевали, и сейчас сравнивали наши внешности с пережитым под нашим огнем и сравнение это оказалось в нашу пользу, ибо многие из них начали приветственно махать нам руками и что-то кричать, но из многоголосия можно было разобрать только отдельные слова: война капут, домой, цум матка, цум медхен.
В одно мгновение все виденное и пережитое с 1941-го по последний день промелькнуло в сознании и отозвалось гордым чувством хотя и крошечной, но сопричастности к происходящему и принадлежности к Великому народу и Великой армии.
Кому-нибудь, кто прочтет эти строки, они могут показаться излишне пафосными, но представьте, я стоял рядом с истинными победителями: комдивом Владимиром Сидоровым, старшим сержантом Иваном Китайкиным, грудь которого украшали два ордена Красной Звезды, рядовым Петром Черновым с двумя медалями «За отвагу» и другими своими товарищами и чувствовал именно то, о чем написал, совершенно объективно оценивая свою мизерную роль полуребенка в этом огромном деле, каким является война. Но это чувство и благодарность судьбе за то, что она подарила мне встречу со всеми, о ком я пишу, я пронес в памяти до самых седых волос.
Тем временем немцы сложили оружие, знаменосцы прикрыли его знаменем и стали в строй, командир скомандовал, и они дружно тронулись с места, четко печатая шаг. Кто-то из наших остряков громко крикнул:
— Фрицы, песню!
Все захохотали и почувствовалось, что напряжение, владевшее нами все это время, прошло.
Мы оставались в городе еще пару часов: подошли самоходки с нашей пехотой, заняли на его окраине не то казарму, не то пустующее общежитие, а мы осмотрели окрестности, отыскивая возможные артиллерийские позиции или точки. К нашему великому удивлению, в городе продолжалась нормальная жизнь: по улицам ходили люди, как бы не замечая нас, работали магазины: жители входили в них, что-то покупали и тащили домой свои корзины. Вроде бы ничего и не изменилось. Обычно же при нашем появлении все жители прятались и вывешивали из окон белые полотенца.
В магазин с надписью «Лебенсмиттель» (продукты) вошли шедшие впереди два солдата. Наш командир Литвиненко повел нас следом, говоря, что сейчас они начнут что-то вытворять. Войдя, мы увидели, как солдат примкнутым к карабину штыком наколол большой белый батон, лежащий на полке за спиной продавщицы, худощавой не молодой уже немки. Она же, перехватив карабин за ствол, сняла со штыка батон и громко возмущенно сказала: «Мюсен дален» (должен платить).
Таким, без описания мелких деталей, запомнился мне этот день в Грайфсвальде.
Лет через 20 после войны на экранах появился производства ГДР кинофильм «Совесть пробуждается», в котором рассказывалось, как некий вермахтовский полковник Петерсхаген капитулировал со своим гарнизоном и сдал в плен живыми своих солдат. Сюжет фильма разворачивался почти так же, как я рассказал, и вызвал очень бурную реакцию и в среде наших ветеранов, и в печати Западной Германии, где полковника иначе, как изменником, не называли.
Неоднократно бывая в Германии, я однажды гулял со своими немецкими коллегами в тенистом парке и заметил красивый гранитный небольшой памятник-пантеон с надписью внутри:
«Павшим за отечество. 1914–1918; 1939–1945». Обратив внимание своих спутников на даты, я сказал, что в эти периоды никто на их отечество не нападал, а все было наоборот. Когда германский солдат наступал и захватывал, он был завоевателем нового жизненного пространства для своего отечества, а когда это не получалось и его начинали беспощадно бить и гнать назад, он превращался в защитника Отечества. Что это, двойной стандарт или внутренний склад ума нации, менталитет, как сейчас говорят, на английский манер. Имея среди немцев много хороших знакомых и даже друзей, высоко ценя их за безупречные деловые качества, с большим уважением относясь к их достоинствам во всех областях человеческой деятельности, я никогда не соглашусь с тем, что написано в пантеоне и с тем, что полковник Петерсхаген — изменник.
Я видел лица тех немецких солдат, которых он сдал в плен, которые всего за час до этого были обречены на гибель, которых он спас от нее не для себя, а для Германии, которой они были очень нужны. И не имеет значения для какой: Западной или Восточной.
А тогда мы вернулись в имение, то попали в формируемый новый передовой отряд, несколько меньший, чем предыдущий: три танка, одна машина пехоты и мы — две батареи. Направление — юго-запад, город Деммин и далее на Гноен, расстояние — 80–90 километров, срок — 29 апреля. Командиром назначили нашего комдива, старше его по званию никого не было.
В своем рассказе о тех днях я упускаю много интересного, но многократно написанного другими авторами: толпы освобожденных из неволи наших людей, военнопленных наших и союзных, и даже итальянских, огромные заторы на дорогах, создаваемые немецкими беженцами и прячущимися среди них солдатами, отдельные очаги сопротивления противника, из тех, кто еще верил Гитлеру, верил в силу оружия возмездия и не хотел сдаваться и многое, многое другое, что свойственно и характерно войне.
Еще когда мы двигались к Грайфсвальду, в одном из населенных пунктов ночью мы обнаружили казарму, где в пирамидах стояло много оружия, в том числе пулеметы и много брошенной форменной одежды. Видно, немцы переоделись и разбежались. Один пулемет с тремя коробками лент я бросил в кузов нашей машины, он там валялся на полу, его пинали ногами, ругали меня, но не выбрасывали.
После полудня 29 апреля мы, всей колонной выехав из леса, стали спускаться в довольно живописную долину, в которой увидели нашу цель — Деммин. Первое, что бросилось в глаза — развернутые на огневых позициях 8 или 10 зенитных 88-миллиметровых орудий, у которых копошились расчеты. Реакция наших и немцев была мгновенной и одновременной: танки развернули башни, огневики отцепили пушки, а немцы большой и плотной гурьбой бросились на другую сторону реки по узкоколеечному мосту, который сразу же взорвали за собой, бросив свои орудия. На своей машине мы быстро спустились к орудиям, сняли с них замки, бросили в кузов, вернулись на дорогу и тут же продолжили движение в город.
Впереди три танка, по тротуарам — сошедшие с машины пехотинцы и мы с ними. Короткая улица и резкий поворот направо к небольшому автомосту через реку, на котором мы уже увидели застрявшую колонну из автомобилей и телег. Передний танк стал поворачивать к мосту, и в этот момент открылась калитка в одном из дворов, из нее шагнул мальчишка в форме гитлерюгенд с фаустпатроном на плече, сразу же выстрелил и скрылся во дворе. Граната чиркнула по левой стороне башни и взорвалась в воздухе, повалив на землю всех, кто шел за танком по тротуару. Мы были ближе всех к этому двору и сразу бросились следом, где увидели стоящих у забора и трясущихся от страха подростков в форме, человек 10, с фаустпатронами в руках. Длинная автоматная очередь у них над головами, наш крик «вафен фер леген» и наши зверские славянские лица мгновенно привели этот последний оплот национал-социализма в состояние, когда у некоторых из них стали быстро намокать штаны. Китайкин снял пояс и стал их пороть, а они громко плакали, извинялись и звали своих мам.
