Принимавший нас профессор Ришар Котлински, моложавый, энергичный и весьма интеллигентный человек, был немало удивлен, когда узнал о моих внеслужебных интересах, и попросил своих сотрудников помочь мне проехать по местам, меня интересующим.
В один из дней, свободных от переговоров, профессор Ладислав Кубишта — представитель Чешской Республики и профессор Волкана Стоянова — представительница Болгарии, работающие там по контракту, предложили проехать к тому мосту с автобаном, который сейчас назван именем генерала Кароля Сверчевского. Кубишта долго петлял по городу, потом по припортовым закоулкам, погрузочно-разгрузочным площадкам морского порта Щецина и наконец выехал к берегу Одера на дорогу, проходящую под автобаном, по которой мы когда-то бежали с катушками кабеля, отыскивая средство для переправы.
Проехали вдоль посадки и остановились прямо напротив той, в пять домов, деревни, стоявшей у самой воды на голом, крутом склоне. Дома, все пять, стояли целехонькие, но уже обросшие высоченными деревьями, выросшими за прошедшие пятьдесят три года. Воды в Одере было меньше и коса продолжилась вниз, как бы разделяя русло реки на два, а голая песчаная коса с редкими кустиками лозы тогда, когда мы тащили через нее свою лодку, поросла множеством высоченных тополей.
Мы стояли на дороге прямо напротив самого правого дома, к которому нам пришлось плыть тогда, а метрах в тридцати к берегу было место, где сапер дал нам лодку, значит рядом была канавка в асфальте дороги, куда Саша Пагин укладывал провод прямо перед движущимся на него трактором с гаубицей на прицепе. Сейчас на асфальте только трещина поперек дороги и ничего больше. Потом подошли к песчаной осыпи, по которой мы съехали к берегу, посмотрели на взгорок, где находился наш НП, и все прошедшее за более чем полвека со всем в нем уложившимся на секунду показалось крохотным мгновением.
Мои коллеги спросили меня о потерях в этой операции и я рассказал, что знал, что описано выше. Кубишта промолчал, но когда мы сели в машину, он повел ее на юг и привез нас в Грифино, что примерно в 10–12 километрах от Щецина, прямо на воинское захоронение советских воинов, где в уютном парке на холме покоились 12 тысяч погибших. Оттуда он повез на воинское кладбище в Щецине, не меньшее и также хорошо ухоженное. Первая мысль была, что я чего-то в 45-м не понял, не увидел и попал в какую-то «дыру» на фронте, где не так много стреляли, но, всматриваясь и прочитывая даты гибели воинов, обратил внимание, что большинство их погибло в период между 1 и 30 марта 1945 года. Это был как раз тот момент, когда маршал Жуков своими правофланговыми армиями первым ударил по группе армий «Висла», нависшими с севера над глубоко прорвавшимся 1-м Белорусским фронтом, а 2-й Белорусский был развернут фронтом на север, к Балтийскому морю. Выписки из дневников боевых действий 191-й стрелковой дивизии подтвердили это: за три дня форсирования Одера и боев за овладение плацдармами на западном берегу потери дивизии составили 52 человека убитыми и 91 ранеными. Вспомните бой под Черском. А на кладбище в Щецине и Грифино бойцов, погибших в конце апреля 1945 года, около 7 процентов.
В цветочном магазине я заказал две корзины желтых роз — как объяснила хозяйка, погибшим оставляют именно желтые, а польские коллеги перевели на польский надпись на лентах, и на обратном пути я оставил их на кладбище в Черске и Тухоле.
Через два года состоялась еще одна служебная поездка в Щецин и благодаря очень доброму участию в ней профессора Анатолия Николаевича Овчарука и его содействию, мне удалось побывать на месте паромной переправы через Одер, где на берегу до сих пор остались бетонные блоки, по которым машины с пушками нашей бригады выезжали на паром. Теперь же на этих блоках сидел польский мальчик и, забрасывая удочку, ловил рыбешек, которых из его рук осторожно брал стоящий за его спиной большой красивый белый лебедь.
В этой поездке я побывал и в Черском муниципалитете, где собрал сведения о захоронениях, о которых рассказал ранее, еще раз посетил кладбище, оставил цветы и поминальные свечи (по польскому обычаю), а фотографии тех мест послал в Совет ветеранов в Ленинград, но не уверен, что там кто-нибудь еще остался, ибо ответа не последовало.
А тогда, в 1945-м за Одером началась очень интересная война: был перебит не только хребет, но вся немецкая армия была разгромлена до основания и позиционных боев практически не было. Отдельные подразделения немцев иногда пытались организовать сопротивление и тогда полк разворачивали на огневых позициях, открывали огонь, сбивали их с занимаемых рубежей, сворачивались и устремлялись вперед. Сеть шоссейных дорог в Германии сильно разветвленная и обширная, а когда случались открытые участки местности и просматривалось сразу несколько — по всем дорогам на запад двигались нескончаемые потоки наших войск, остановить которые было уже невозможно.
Командование тут же сориентировалось, что движение в колоннах малоэффективно из-за возникающих по разным причинам пробок, и стало формировать небольшие мобильные передовые отряды, которые устремлялись вперед, часто обходя узлы сопротивления немцев и сообщая о них идущим сзади, а часто и сбивая их собственными силами. Эти несколько последних дней войны из-за их стремительности описать практически невозможно, поэтому ограничусь только наиболее яркими эпизодами.
В первый такой передовой отряд попали две батареи нашего дивизиона, 8–10 самоходных установок СУ-76, 2 или 3 «студебеккера» с мотопехотой, наводчики штурмовой авиации, химическая разведка, врачи и санитары. Командиром назначался старший по званию офицер и в этом отряде им был подполковник, командир самоходного полка. После построения колонны на шоссе и уяснения нашей задачи, на что ушло не более 15 минут, мы рванулись вперед, обходя Штетин, оставляя там его гарнизон, в направлении на северо-запад, имея целью Анклам и далее на Грайфсвальд, до которого было около 100 км. Этот путь мы прошли за три дня и 26 апреля, остановившись в богатом имении у самого города, получили сообщение о взятии нашими войсками Штетина.
Имение, в котором мы расположились, состояло из маленького дворца с роскошным парком слева от шоссе и множеством хозяйственных построек справа от него, за которыми прятались самоходки.
Установив оптику на чердаке, мы хорошо видели, как немцы копают окопы и пробивают амбразуры в углах больших каменных сараев, готовясь, очевидно, к серьезному сражению.
Мы же только посмеивались, глядя на эти приготовления, хорошо зная какая армада наших войск движется за нами, и тихо сидели, стараясь раньше времени не дать себя обнаружить.
Но нас обнаружили: в полдень из города в нашу сторону выехал легковой автомобиль с белым флагом. Мы рванулись с чердака и доложили своему командиру, он тут же предупредил подполковника, и мы стали на дороге в ожидании гостей. Машина остановилась метрах в пятидесяти, из нее вышел офицер с белым флагом и гражданский — торжественно одетый пожилой мужчина. Следом шел худощавый старичок с поникшей головой, как оказалось потом, переводчик. Гражданский представился бургомистром города и от имени начальника гарнизона предложил советскому командованию принять капитуляцию находящихся в городе немецких войск. Подполковник, обращаясь к офицеру, спросил сколько войск находится в городе и, услышав, что две с половиной тысячи, махнул рукой и сказал:
— Надо было это делать в 41-м, а сейчас уже очень поздно капитулировать.
Отчеканил, как отрезал и, пошатываясь, пошел к дому. Наш капитан бросился к радисту, а немцы сели в машину и уехали.
Не прошло и часа, как в нашем расположении появился генерал-майор на бронетранспортере в сопровождении двух «студебеккеров» с хорошо одетой, в касках, полностью экипированной пехотой. Из дома, где располагался подполковник, раздавались громкие голоса до тех пор, пока из города не показалась опять та же легковая машина. На этот раз военных было двое.
Генерал коротко переговорил с ними, затем махнул рукой, к нему подкатил бронетранспортер и машины с пехотинцами, следом мы на двух «студебеккерах», на одном из которых работающая радиостанция и командир дивизиона с микрофоном в руке. Оставшиеся на месте батареи тут же развернулись на огневых позициях.
