— Смотрите, это он. Я узнал его по профилю!

— Слушай, ты, силуэтист, успокойся! — гладил его по голове жесткой щеткой Макарон. — Как ты можешь в темноте узнать человека, которого никогда не видел?!

Завтракали как топ-модели — дизентерийное яблочко с ветки, панированное сухарной пылью, а на обед и ужин — кильки-классик. Дух в салоне сделался таким, что «Волгу» стали обходить прохожие и облетать птицы. Пытаясь сбить запах, Давликан надушился до того едким парфюмом, что рой шершней без передыху обрамлял его голову. Насекомые висели, как атомы вокруг молекулы, и переходили с орбиты на орбиту.

— Найдите мне теплой воды! — плакал Давликан. — Я не могу жить с грязной головой! У меня там шершни!

Чтобы предотвратить появление опоясывающего лишая, Давликана отвезли на вокзал в Красный Крест, помыли и выдали последние двадцать гульденов на карманные расходы.

После санитарной обработки Давликан как в воду канул и не явился даже на вечернюю перекличку. Отыскали его в стриптиз-баре «Лулу».

— Что это ты в рабочее время разлагаешься? — возмутился Макарон.

— Да я вот тут… — покраснел Давликан.

После бара он стал ручным, как выжатый лосось, зато перестал выкрикивать во сне непонятное выражение «Айнтвах магнум». Позже, вчитавшись в плакат, все увидели, что оно было во всю стену написано на щите, рекламирующем мороженое.

На седьмое утро дверь в галерею оказалась отверзтой. Галерейщик в дробноклетчатом пиджаке приехал. Вопреки ожиданиям он оказался не кодловатым, а совсем наоборот. Счастью не было конца. Давликан сидел в ванной неприлично долго. Веселились без всякого стеснения и едва не устроили коккуй. Потом были армеритры с йогуртом.

— Вот это еда так еда! — блаженствовал Макарон. — Съел его, этот йогурт, с булкой, запил кофе с колбасой и сыром — и все. Положил поверх супу тарелку — и сыт. Вот йогурт! Продукт так продукт!

Упрекать галерейщика в непунктуальности не было никакого смысла. Слава Богу, что он вообще появился. Причины его опоздания так и не узнали.

Вывешивая работы, Давликан путался в названиях своих творений.

— Слышь, Орехов, у тебя, вроде, список был? Не могу вспомнить, где «Камера-обскура», а где — «Любовь к трем апельсинам».

— Мне кажется, я уже где-то слышал эти названия, — заметил Орехов.

— Это мое ноу-хау, — перешел на полушепот Давликан. — Я называю картины именами известных романов, фильмов, песен…

— Неплохо придумано, сынок! — поощрил его Орехов и возмутился: Неужели ты и в самом деле не помнишь?!

— Видишь ли, они все — одинакового формата.

— Понятно. Тогда посчитай считалочкой: ни на эту, ни на ту — на какую попаду! Вот тебе камера твоя, вот апельсины… Или брось монету… У тебя такие работы, что любое название подойдет.

— Это вы, журналисты, относитесь к заголовкам серьезно. А я сначала ловлю чувство и уж потом — как-нибудь называю.

— Причуда художника! — подвел черту Макарон.

— Как же мне обозначить вот эту, последнюю? — переживал Давликан. Через полчаса презентация!

— Назови — «Целенаправленное движение свиней», — предложил Орехов. — Будет очень ловко!

— А что, есть такой фильм?

— Нет, есть такое движение.

Выставка проходила шумно. С помощью специальных уловок горстку представителей культурного Амстердама собрать удалось.

— Самородки еще будут попадаться, — умело комментировал работы Давликана галерейщик, отрабатывая свой прокол, — но драгу никто никогда не отменит. — «Самородки» и «драгу» перевести не получилось и пришлось воспользоваться ритмической походкой Владимира Ильича — арбайтен, арбайтен и еще раз — арбайтен. — Ферштейн?

Продали почти все картины. И даже получили заказ. Один посетитель, осмотрев пластмассовые волосы, возжелал такое же произведение, но мужского рода. Чтобы настроением подходило к ковру.

— С заплаткой делать? — спросил Давликан.

— О, конечно!

— Выйдет подороже. Раза в три, — заломил цену Артамонов.

— Нет проблем.

— Договорились.

— А вы не могли бы поехать ко мне домой подобрать цветовую гамму? пригласил иноземец Давликана. — Можно прекрасно провести вечер.

— Не мог бы! — Артамонов еле успевал вырабатывать антитела за подопечного. — Никаких интимных мужских вечеров! Никаких блатхат! Рисуем прямо здесь и спешно отбываем! Нах фатерлянд.

Но клиент оказался еще тем жуликом. Он не отставал и нордически ломился напропалую.

— Я хочу купить вашу машину, — продолжал он прямо-таки дранг нах остен. — За двадцать тысяч. Я коллекционирую антик. Какого она года выпуска?

— Сошла с конвейера… — чуть не испортил дело Давликан.

— Восстановлена на спецзаводе в прошлом году, — обрезал его Артамонов. — Мы ее выиграли в лотерею. Макарон не даст соврать.

— Не дам, — кивнул головой Макарон.

— Я давно подыскиваю что-нибудь из России, — продолжал иностранец.

— Ради такого случая мы готовы уступить, — согласился Артамонов, несколько гульденов.

— Это есть карашо.

— Но есть одно «но». Машина продается в паре с медвежьей накидкой антик требует стилевого единства. Кстати, шкура повышает потенцию. Артамонов раскинул руки как можно шире. — Тысяча гульденов.

— О! Карашо есть.

— И, разумеется, в комплекте с дорожным примусом. Пятьсот.

— Я согласен. О'кей!

— Ты смотри, все понимает.

За ночь Давликан, подгоняемый вдохновенным Макароном, состряпал заказанную работу. Он писал ее по сырому, не дожидаясь подсыхания красок, и закончил за один сеанс — по методу «алла прима». Макарон помог приделать провода и заплатку. Заказчик онемел от восторга и захотел получить картину тут же. Но ему вручили ее после оформления сделки с машиной.

На вырученные гульдены купили «Форд-Скорпио» с прицепом, уложили в него купленную на распродаже компьютерную технику и отбыли на родину с ощущением, будто выпал какой-то грант.

Пока бригада рабочей гарантии проходила Польшу в обратном направлении, Орехов дослал в адрес Валенсы короткую эпистолу:

«Уважаемый Лех! До сих пор мы так и не получили от Вас никакого ответа. Это навело нас на мысль, что Вас, по большому счету, нет и что страна Ваша несет свою предменструальную вахту сама. Стремясь к Вашей восточной границе, мы играем в „барана“ — обгоняем „Полонез“ с таким расчетом, чтобы обиженному захотелось восстановить статус-кво. После этого мы наседаем сзади и загоняем товарища под знак. Пока штрафуют, а мы делаем ручкой.

Уважаемый Лех! Признаться, мы наказали Ваших полицейских за рвачество. Непристегнутый ремень они оценили в двадцать марок, представляете?! Откуда, спрашивается, у нас марки, если мы были в Амстердаме? А на границе мы сами пообещали панам по сто условных единиц, если пройдем вне очереди. Нами занимались исключительно офицеры. А когда бумаги были оформлены, мы просто взяли и поехали к русским полосатым столбикам. „А марки?“ — спросили паны. Представьте, уважаемый Лех, высоту и степень нашей сдержанности! Мы ничего не сказали в ответ. Тверь — просто, говорит ваш тезка Давликан и жмет Вашу руку…»