— Конечно, он же ближе.

— А потом разверни меня. И я сама вползу назад.

— Хорошо.

Артамонов затих и наблюдал за происходящим. Луч прожектора разрезал пополам придуманную Макароном конструкцию и углом уходил в темнеющую пустоту. Свет растворялся во тьме, не доставая дна.

Пока Макарон тянулся за ружьем, железобетонный противовес под двойной нагрузкой ушел в сторону. Вползая назад, Макарон не заметил, как окончательно сбил его. Это увидел Артамонов и бросился удерживать корпусом поднимающийся в горизонтальное положение брус.

Улька ойкнула. Теперь она висела на брусе, придавленном к полу Макароном, а второе бревно от перевертывания удерживал Артамонов.

— Брось его на фиг и помоги мне! — скомандовал Макарон.

— А Ульку не зацепит?

— Вроде нет.

Артамонов отпустил свой брус. Страшный грохот сотряс тишину.

— Забери аппарат, — попросил Артамонова Макарон.

— Я не пройду на ту сторону. Могу только через тебя.

— Перелезай, только быстрее.

Артамонов перевалился через Макарона, забрал ствол и вернулся на площадку. Все шло нормально. Теперь Макарон спокойно удерживал второй брус, а Артамонов, потянувшись за окно, готовился помочь Ульке влезть обратно.

Так бы все и получилось, но никто не знал, что творится в голове у Ульки. То ли она вспомнила, как пугала Орехова прыжками из окна ДАСа, чтобы он перестал заниматься ерундой, то ли на морозе у нее ослабли руки, но так или иначе она не проявила никакого интереса к приближающемуся Артамонову. Занятно, что ответил бы ей Орехов сейчас? Опять бы сказал: «А не сбегать ли лучше в лавку?» Теперь бы это прозвучало просто глупо. Все давно перестало быть смешным. От такого бесконечного юмора, кроме усталости, ничего не осталось. Все эти мысли, возведенные в степень, полностью овладели ею. На секунду она вообще забыла, где находится. И когда Артамонов протянул ей руку, она просто разжала свою.

Чтобы ничего не видеть, Макарон разбил булыжником прожектор и побежал вниз, спотыкаясь и грохоча. Артамонов вполз на подоконник и бросился следом.

Ситуацию спасло то, что Улька родилась в сорочке. Ее угораздило упасть прямо в лифтовую шахту. После приземления бездыханную Ульку еще долго покачивал батут курилки. Она очнулась, когда сетка почти не шевелилась.

— Ну, ты даешь! — обрушился на нее Макарон. — У меня чуть сердце не разорвалось.

Улька ошалело вращала головой и не понимала, где находится.

Сообщили Орехову, Деборе, остальным. Вызвали «скорую». Врачи сказали, что на выход из шока уйдет несколько дней. На место происшествия приехал следователь. Дача показаний для Макарона и Артамонова была хорошим поводом облегчиться. Рассказывать все, что было, просто так не поворачивался язык настолько с Улькой все получилось неожиданно.

— Что вы делали наверху? — спрашивал следователь.

— У нее была мечта — снять город с высоты птичьего помета, — отвечал Артамонов.

— Неужели об этом можно мечтать? — удивился следователь.

— А почему бы и нет?

— А больше вы ничего не снимали?

— Нет.

— А где пленка?

— Все упало вниз.

— Внизу ничего не нашли.

— Плохо искали.

— Вы занимаетесь сокрытием, товарищ Артамонов. Это преследуется законом.

— Мы знаем, чем занимаемся. И знаем, что все, чем мы занимаемся, у нас преследуется.

После допроса Макарон с Артамоновым отправились к Орехову, но в квартиру к нему попали не сразу. Полет Ульки отнял у него дар речи. Орехов заперся и никому не открывал. Но Артамонов настоял.

— В этой жизни пристрелян каждый наш шаг, — сказал он Орехову. — Не ценишь деньги — отнимут, не любишь жену — уведут. У денег и дружбы есть одна тонкость — их надо защищать, как диплом. Заслужить и потом защитить. Это две части одной работы. И еще — от жизни надо брать чуть меньше, чем она позволяет взять.

Орехов молчал.

— Пойдем проявлять пленки, — сказал Макарон Артамонову.

Они доехали до «унитаза», поднялись в лабораторию, достали из тайника фоторужье, вынули пленку и приступили к проявке. Потом сканировали кадр за кадром и по очереди вытаскивали на монитор. Снимки получились отчетливыми. Снятые в инфракрасном диапазоне, они придавали фактам дьявольский оттенок.

— Теперь эти ребята в наших руках, — сказал Макарон. — Главное промурыжить судебных исполнителей. Нам нельзя съезжать из детинца. Вплоть до того, что мы здесь забаррикадируемся.

— Надо призвать на помощь трезвенников, — вспомнил Артамонов, — и устроить из амбалов живое оцепление.

— Как мы раньше не додумались?

Утром с белым флагом на Озерную явился Фоминат. Платьев заслал его к «лишенцам» как бывшего у них в употреблении. На Фомината возлагались функции парламентера. Он сказал, что если в выходящей завтра газете будет снята первая полоса, то найдутся люди, которые хорошо за это заплатят. Он дал понять, что та сторона в курсе всего, что происходит в лагере противника.

Макарон встал навстречу, чтобы устроить Фоминату дисмисл — иными словами, чтобы дипломата, которого корчил из себя Фоминат, объявить частным лицом и потом по этому лицу как следует настучать. Но Артамонов тормознул его.

— Это наш человек, — сказал он. — Мы с ним проводили лотерею.

— Ну, извини, — сказал Макарон. — Так это и есть тот самый Фоминат натрия?

— Конечно.

— Похож.

— Сколько платите за пленки? — cпросил Артамонов у Фомината.

— Сто пятьдесят.

— Всего-то?

— А сколько вы просите?

— Мы ничего не просим. Нашу константу вы знаете — триста. Она не меняется на протяжении уже нескольких лет, поэтому не обсуждается.

— Я передам заявку губернатору.

— Но это не все, — сказал Артамонов. — Положение о лотерее до сих пор не подписано. Вы должны вернуть назад видеодвойку. Мы выставим ее в галерее, как в музее. Она дорога нам как память и чтобы замкнуть круг.

— Я принесу, — сказал Фоминат. — Завтра.

— Сегодня, — сказал Артамонов. — В четыре мы привезем в «Чикен» оригинал полосы и обе пленки. Деньги и техника должны быть при вас.

Было понятно, что Артамонов оттягивает время. Когда Фоминат ушел, Артамонов дал команду снять с номера сверстанный материал.

— Зачем? — спросил Макарон. — Мы, что, свертываемся?

— Нет. Мы снимем с полосы фотографии и отвезем, как обещали. А Дебора тем временем поставит другие, поконтрастнее. Они ведь думают, что мы не успели распечатать пленки.

Оригинал-макет снятой полосы Артамонов сложил вчетверо и опустил в боковой карман.

— Тираж надо поднять до миллиона, — начал он расписывать коллективу порядок действий. — Пока мы с Макароном будем разбираться по существу вопроса, вы должны успеть отпечатать тираж и вывезти его из цеха. Ночью придут опечатывать имущество — нам придется подписать акты, иначе не затянуть время. Если мы промурыжим их пять — семь часов, вам будет достаточно. При разноске газеты использовать только своих людей. Никого слева не нанимать. В каждый почтовый ящик — по две газеты: одну поглубже, вторую — чтоб торчала. За почтальонами будет зачистка, люди Платьева пойдут по пятам вынимать газету из ящиков. На три оставшиеся полосы поместите приветы от Леха Валенсы, Жоржа Помпиду и так далее. Внутри телепрограммы поместите фотографию Макарона с Дастином на руках. Это придаст шарму. Надо расписать подробнее все как было — и про биты, и про «Chrysler», и про Орехова. Будем взывать к народу. Текст должен быть убийственным. Газета должна попасть в квартиры к утреннему чаю. Дата выхода — вчерашним числом, чтобы не смогли пришить нарушения закона. За главного остается Ренгач, Артамонов заговорил бодрее, а то все казалось, будто диктует завещание. Журавлева записывала за ним каждую букву. Коллектив стоял вокруг и ждал. Получив ценные указания, все отправились выполнять.

«Может, никуда не ходить?» — хотел сказать Артамонову Макарон, но вспомнил, как падала Улька, и раздумал. Было понятно, что своего решения Артамонов не отменит.

— Сделать из нас аманатов у них не получится, — сказал в конце концов Макарон и свистнул Бека.