— Мотря! — не выдержал Куприян.
Но она не слышала и исчезла, точно растаяла в тумане.
Ветер шумел осинами, и яснее был слышен стон тростника и всхлипывания воды. По небу быстро неслись тучи уже сплошной массой, и первые капли дождя тяжело шлепнулись на мокрые грядки.
Куприян стоял, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы, и все глядел на темный силуэт избы, забора и качающегося по ветру береста. Во дворе залаяла собака и замолчала. Дождь все усиливался, и тьма вокруг сгущалась все больше. Дальние деревья вдруг сразу утонули в темноте за пологом хлынувшего дождя. Только ближняя осина была видна, тоскливая и ощипанная, отчаянно мотавшая по ветру своими корявыми обломками-ветками.
Куприян встряхнулся, с безнадежной тоской посмотрел еще раз назад и пошел по огородам, увязая в грязи.
X
В окне избы Федора Гунявого чуть-чуть мерещился свет сквозь какие-то тряпки, навешанные на окно.
Куприян постучал.
В избе кто-то зашевелился, тень промелькнула в окне, и послышался стук открываемой двери.
— Кто там? — спросил из сеней Гунявый.
— Свой, — ответил Куприян, — отворяй. — Сичас.
Запор взвизгнул, и дверь осела назад на неровных петлях. Куприяна обдало запахом прелой соломы, куриного помета и дыма. Куры зашевелились и захлопали где-то в темноте. Петух сонно и протяжно икнул.
Куприян прошел в избу. Гунявый, почесывая грудь, посмотрел на небо, затворил дверь, пошел за ним, зевая и крестя рот.
— А-ах, Господи, Боже мой… Что поздно?
Васька, спавший на лавке под кожухом, тревожно поднял всклокоченную голову, но, рассмотрев Куприяна, опять опустил ее на кожух.
Куприян не спеша снял картуз, сапоги и сел на лавку.
Гунявый тоже присел у икон. В одних пестрядинных штанах, босой, в серой толстой рубахе с развязанным воротом, сквозь который виднелась темная волосатая грудь, он казался еще длиннее и тоще. Он почесал себе грудь и спину, кашлянул и понурился.
Васька глядел из-под кожуха.
В избе было темно, грязно и душно. На полатях и на полу под кожухами и рогожками спали дети Гунявого, на все лады посвистывая носами. Тараканы бегали по стенам, и тени их бегали за ними. За печкой однообразно свиристел сверчок, и слышно было, как ветер рвал мокрую солому с крыши.
Куприян сидел молча.
— Может, есть хочешь? — спросил Гунявый. Куприян нехотя качнул головой.
— Не…
Гунявый почесал грудь корявыми пальцами, подумал и нахмурил свои нависшие брови.
— Видел Матрену-то? — пытливо спросил Васька, приподняв голову.
— Видел.
— Что ж?
— Ничего, — неохотно ответил Куприян.
— Что так? — глухо сквозь усы спросил Гунявый.
— Да что…
Куприян махнул рукой.
— Дело ее, бабы-то, плохое! — проговорил Гунявый и вздохнул, пожевав беззубым ртом.
— Да уж, конечно… не мед! — отозвался Васька.
Куприян промолчал.
— Эх, Купря… Бог-то видит, — пробормотал Гунявый.
Куприян взглянул на него и потупился.
— Я что ж…
Васька усмехнулся пренебрежительно.
— Что он ее, силком, что ли, тащил? Сама шла…
Гунявый насупился.
— Тоже, чай, калачом манить не пришлось… Сама знала, где сладко! засмеялся Васька.
Гунявый вздохнул.
— А все Купре — грех… Потому баба — что? Баба дура, а он того… бабу в грех ввел… ему и грех-то!
Куприян потупился еще больше.
— Заладил: грех! — презрительно отозвался Васька. — Знаем мы.
— Вот и не знаешь…
— Лошадей краденых сбывать да конокрадов укрывать тоже, чай, грех?.. Гунявый помолчал.
— То особь дело, — спокойно возразил он. — Лошадь — животная, а то баба…
— Ну и баба тоже особь дело, — хихикнул Васька. — На то они и созданы, значит… У нас на фабрике, что девчонка ни поступит, уж я того… Я по этой части ходок…
— Эх… заводская твоя душа, пропащая! — с острою укоризною прогудел сквозь усы Гунявый и, повернувшись к Куприяну, сказал: — Ты бабу-то брось… Пошалил, сатану потешил, сейчас брось! Забьет ведь Егор бабу-то…
— Я что ж… — с тоской нерешительно пробормотал Куприян.
— Почто ж смущаешь бабу? — строго спросил Гунявый.
— Да я…
— Испортил бабу… солдатку…
Васька захихикал.
— Такой уж ей предел положен, потому солдатка. Солдатке сам Бог велел.
— Бог? — величаво и презрительно переспросил Гунявый. — Ты-то, заводский, Бога понимать можешь?
— Ну, чай, и ты не больше моего смыслишь в Боге-то?
— Я-то смыслю. А вы почто баб смущаете?.. Смутьяны прокляты…
Гунявый закашлялся и умолк. Потом он встал и, шаркая босыми ногами, полез на печь.
Все утихло. Сверчок верещал по стенам, с тихим шелестом проворно бегали тараканы.
Куприян долго сидел у стола, свесив голову и о чем-то думая.
— Вась… а Вась… — позвал он. Васька не отвечал.
— Васька! громче позвал Куприян.
— Чего? — сонно отозвался Васька.
— Я того… — смущенно заговорил Куприян, — говорят, господа, ежели муж, значит, альбо жена…
Куприян путался, мучительно подыскивая выражения.
— Ну?
— Так могут, значить, развод… а там опять жениться на ком хошь…
— Так то господа! — отозвался Васька.
— А у мужиков нельзя? — спросил Куприян неуверенным голосом.
— Оно, может, по закону и можно, только, сказывают, оченно денег много надо.
— Кому? — удивился Куприян.
— Кому?.. Попам, известно! — усмехнулся Васька.
— А много?
— Да уж у тебя не найдется. Господа — и те не все могут…
— Значит, нельзя? — упавшим голосом спросил Куприян.
— Известно.
С печи послышался хриплый голос Гунявого:
— Еще чего захотел!
— А по закону ж можно…
— Так то по закону! — возразил Васька, встряхнув головой.
Куприян посидел еще, помолчал, потом тяжело вздохнул и стал укладываться на лавку.
Тараканы бегали, Гунявый кряхтел на печи, сверчок верещал испуганно и однообразно.
Воздух в избе становился все гуще и тяжелее от скученных в тесноте людей, животных и от мокрой одежды.
XI
Около волостного правления стояла тройка почтовых лошадей, потряхивая головами и перезванивая бубенчиками.
Приехали исправник и становой ловить конокрадов, слухи о безнаказанных похождениях которых дошли, через посредство газет, до губернатора.
Губернатор был новый и неопытный человек, а потому дело показалось ему в такой серьезной форме, что он взволновался и в тот же день дал предписание о немедленной поимке конокрадов.
Исправник, старый служащий на этой должности, великолепно знал и раньше о кражах лошадей и своевременно принимал меры, т. е. делал соответствующие предписания становым, а те препровождали их урядникам. Но особенно никто не беспокоился, потому что лошадей крали только крестьянских, и это всеми считалось за обычное неизбежное зло. Уездное начальство думало, что все мужики — понемножку конокрады, и потому смотрело сквозь пальцы. И теперь оно, в лице исправника, становых и урядников, беспокоилось больше о точном выполнении губернаторского предписания, чем о действительной поимке конокрадов.
Исправник сидел в волостном правлении и толковал со становым о том, как бы устроить так, чтобы перегнать конокрадов в другой уезд и таким образом сбыть их с шеи без особых хлопот. Решено было начать облаву по дерновскому лесу, который примыкал к границе уезда и в котором, как донес урядник, умолчавший о встрече с Куприяном, видели обоих конокрадов.
— Оцепим мы лес с трех сторон, да и выжмем их в Спасский уезд, — решил исправник.
В предписании губернатора был еще пункт об открытии, буде возможно, укрывателей, но об этом исправник даже не заговаривал, потому что знал полную невозможность это сделать среди мужиков, боявшихся конокрадов пуще черта.
Пока собиралась облава, для которой сгонялись мужики не только деревенские, но и двух соседних сел, Тарасовки и Рябовки, исправник от нечего делать курил папиросу и разговаривал о карточной игре со становым приставом, тучным и рябым человеком с большими усами.
