«Не построить им свой еб… мост, док! И еб… поезд их еб… императора не проедет через еб… реку их еб… стран. Наш еб… полковник прав, он знает, что делает! Увидите его, скажите, что мы с ним заодно и еб… обезьяне никогда не справиться с еб… английской армией!»

Никакие самые зверские наказания не достигали цели. Люди к ним привыкали. Пример полковника Николсона кружил им головы сильнее пива и виски, о которых в лагере они успели забыть. Если после жестокого наказания парень с подорванным здоровьем больше не мог рисковать своей жизнью, находился другой, кто шел на риск. Они сменяли друг друга бесперебойно. Клиптон ставил этим простым парням в особую заслугу, что они не покупались на притворную ласковость начальника лагеря, свойственную ему в грустные часы, когда все привычные наказания так ни к чему не повели, а новых он пока еще не придумал.

И вот однажды комендант лагеря собрал всех пленных у своей конторы, сняв с работы пораньше, чтобы они «не переутомились», как он им объяснил. Он раздал всем рисовые колобки и фрукты, купленные у тайских крестьян в соседней деревне, сказал, что это «подарок от японской армии, желающей, чтобы они лучше работали». Он оставил заносчивость и решил сыграть на панибратстве. Теперь он говорил, что он тоже простой деревенский парень и хочет одного: выполнить свой долг, не имея неприятностей. Офицеры, сказал он, отказались от работы и перевалили ее на плечи рядовых. Он понимает недовольство простых солдат и не винит их. Больше того, он им сочувствует. И своей собственной властью он уменьшит для них норму. Инженер определил ее как полтора куба земли в день, а он просит делать их по кубу в день на человека. Он уменьшает норму, понимая, сколько у них тягот, но страдают они не по его вине. Он надеется, что его дружеская помощь, жест доброй воли поможет им поскорее закончить нехитрую работу, а вместе с ней и проклятую войну.

В конце речи голос полковника Сайто звучал почти умоляюще. Но просьбы и потачки помогли делу не больше пыток и наказаний. На следующий день все выполнили норму. Все, как один, тщательно выкопали свой кубометр земли. А кое-кто даже больше. Но гора земли выросла совершенно не там, где ей было положено, и выглядела издевкой.

Сайто сдался. Он исчерпал все свои средства и возможности. Упорство пленных довело его до самого жалкого состояния. Несколько дней он разгуливал по лагерю с видом загнанного быка, которого вот-вот поведут на бойню. Дошел до того, что стал упрашивать молоденьких лейтенантов самим выбрать для себя работу и обещал премии и более мягкий режим по сравнению с обычным. Но ни один человек не дрогнул. А коменданту лагеря между тем грозила инспекция высокого японского начальства, и он пошел на позорную для себя капитуляцию.

Он предпринял отчаянную попытку «не ударить лицом в грязь», замаскировав свое поражение, но она была такой жалкой, что не обманула даже его собственных подчиненных.

7 декабря 1942 года, в годовщину вступления в войну Японии, полковник Сайто объявил, что в честь столь великого праздника он объявляет амнистию всем наказанным. Он вызвал к себе полковника Николсона и сообщил ему о режиме наивысшего благоприятства: офицеры будут избавлены от ручного труда. Но, в свою очередь, он надеется, что офицеры приложат все силы, чтобы их люди трудились с полной отдачей.

Полковник Николсон пообещал посмотреть, чем сможет помочь. Как только все позиции стали соответствовать правилам, он не видел причины, по которой не должен помогать победителям осуществлять свои планы. А по его мнению, в любой цивилизованной армии долг офицера отвечать за поведение своих солдат.

Капитуляция японцев была полной. Англичане отпраздновали свою победу песнями, криками «ура» и дополнительной порцией риса, который, скрипя зубами, приказал выдать пленным Сайто. Сам комендант лагеря заперся ранним вечером у себя в комнате, оплакал свою поруганную честь и принялся топить горе в виски, которое пил в одиночестве. Пил, пока не свалился мертвецки пьяным на постель, что было для него большой редкостью, потому что он обладал редким даром держаться на ногах после самых варварских коктейлей.

Полковник Николсон вместе с майором Хьюзом и капитаном Ривзом, своими постоянными советчиками, двигался к реке Квай по насыпи, которую насыпали пленные. Он шел не спеша. Никто не подгонял его. Сразу после освобождения он одержал вторую победу, получив для себя и своих офицеров четыре дня отдыха в качестве компенсации за несправедливые гонения. Сайто сжал кулаки при мысли об очередном промедлении, но смирился. Он даже отдал приказ о достойном обращении с пленниками и съездил по морде одному из своих солдат, когда ему почудилась ироническая усмешка.

Полковник Николсон попросил четыре дня отдыха не только для восстановления сил после пройденного ада, он хотел поразмыслить о создавшемся положении, обсудить его со своим штабом, выработать план действий, как поступает каждый разумный начальник. Николсон терпеть не мог импровизаций и продвижения вперед наобум.

Ему не составило труда понять, что его солдаты трудились из рук вон плохо. Хьюз и Ривз, увидев потрясающие результаты их деятельности, оценили их точно так же.

– Хорошенькая насыпь для железной дороги! – сказал Хьюз. – Предлагаю отметить, сэр, ответственных в приказе полка. Как только представишь себе, что по ней должны идти поезда с военным снаряжением!

– Замечательная работа, – подхватил капитан Ривз, в прошлом инженер общественных строительных работ. – Ни один разумный человек не поверит, что кто-то задумал проложить дорогу по этим русским горкам. Я предпочел бы еще раз встретиться с японской армией, чем хоть раз прокатиться по такой дороге.

Полковник некоторое время молчал, потом задал вопрос:

– Как, по вашему мнению, Ривз, я имею в виду, мнению инженера, эта насыпь может на что-нибудь пригодиться?

Ривз подумал и ответил:

– Вряд ли, сэр. Лучше всего бросить этот мартышкин труд и построить другую, немного подальше.

Лицо полковника Николсона становилось все более озабоченным. Он покачал головой и молча пошел дальше. Чтобы составить мнение, ему нужно было осмотреть всю стройку.

Они вышли на берег реки Квай. Человек пятьдесят пленных, в одних набедренных повязках, которые японцы выдали в качестве спецодежды, ковырялись возле реки в земле. Охранник с автоматом на плече прохаживался неподалеку от них. Другая партия копала землю чуть подальше. Третья нагружала землей бамбуковые носилки и ссыпала ее в джунглях вдоль линии, намеченной белыми столбиками. Изначально трасса должна была идти перпендикулярно берегу, но из-за бестолковости и злонамеренности пленных она шла теперь почти параллельно. Инженера японца не было. Полковник Николсон увидел его на противоположном берегу. Размахивая руками, он что-то втолковывал тем, кого по утрам переправляли туда на плотах. И на этом берегу были слышны его крики.

– Кто делал разметку и ставил столбики? – спросил полковник, остановившись.

– Он делал, сэр, – ответил капрал англичанин, вытянувшись во фронт перед командиром, и ткнул пальцем в сторону инженера. – Он делал, а я ему помогал маленько. Как уйдет, я кое-что поправлю. У нас с ним разное на уме, сэр.

Охранник находился поодаль, капрал этим воспользовался и дружески подмигнул полковнику. Полковник Николсон не откликнулся на знак взаимопонимания и смотрел все так же мрачно.

– Я все понял, – сказал он ледяным тоном.

И, не прибавив ни слова, двинулся дальше, заметив еще одного капрала, остановился. Этот вместе с несколькими рядовыми освобождал дорогу от гигантских корней. Под бесстрастным взором японского охранника они с большим трудом тащили их вверх по склону, вместо того чтобы отправить вниз, в овраг.

– Сколько человек здесь сегодня работает? – тоном начальника спросил у охранника полковник.

Охранник посмотрел на него с недоумением, он не мог понять, смеет ли пленный говорить с ним таким тоном. Однако тон был настолько властным, что он так и остался стоять и молчать. Зато капрал мгновенно вытянулся по стойке «смирно» и не слишком уверенно ответил: