Сайто все тем же спокойным голосом отдал еще какой-то приказ, внушив Клиптону большую тревогу. Солдаты охраны ушли и вернулись с двумя пулеметами, которые стояли у входа в лагерь. Они разместили их справа и слева от своего начальника. У Клиптона тоскливо засосало под ложечкой. Он наблюдал за происходящим через щель в стене своего бамбукового «госпиталя». За спиной у него лежали вповалку человек сорок, покрытых гниющими язвами. Несколько человек подобрались поближе и смотрели вместе с доктором. Один глухо воскликнул:

– Док! Они не посмеют! Не может такого быть! Не осмелится на это желтая обезьяна! А нашему старикану хоть бы что! Уперся и ни с места!

Клиптон, напротив, не сомневался, что «желтая обезьяна» осмелится. И большинство офицеров, стоявших за спиной своего полковника, разделяли с ним эту уверенность. В Сингапуре они не раз видели массовые расстрелы в качестве наказания. Было очевидно, что Сайто отправил остальных на работу, избавляясь от лишних свидетелей.

После того как пулеметы были установлены, полковник Сайто заговорил по-английски и отдал приказ офицерам разобрать лопаты и отправиться на работу.

В ответ снова послышался голос полковника Николсона. Он объявил, что приказу не подчиняется. Все стояли, не двигаясь. Сайто дал новую команду. В пулеметы вставили ленты, их дула направили на офицеров.

– Док! – простонал солдат рядом с Клиптоном. – Док! Старикан не поддастся, это я вам говорю. Он же не понимает! Надо что-то делать!

После этих слов Клиптон очнулся, до этого его как будто парализовало. Ему тоже было совершенно ясно, что «старикан действительно не поддастся». У него не укладывалось в голове: неужели Сайто пойдет до конца? В самом деле, нужно было срочно что-то делать, как сказал ему солдатик. Объяснить полковнику Николсону, что он не имеет права жертвовать двумя десятками живых людей из упрямства и любви к принципам. Что его честь и достоинство не пострадают, если он склонит голову перед грубой силой, как делают все в других лагерях. Убедительнейшие слова рвались с губ Клиптона, он выбежал из «госпиталя» и кинулся к Сайто.

– Дайте мне одну минуточку, полковник, – закричал он. – Я сейчас ему все объясню!

Полковник Николсон строго взглянул на доктора:

– Отставить, Клиптон! Мне нечего объяснять. Я прекрасно знаю, что делаю.

Доктор даже не смог подбежать к начальнику лагеря. Охрана схватила его и крепко держала. Однако его неожиданное вмешательство, похоже, не осталось без последствий. Полковник Сайто колебался и размышлял. Клиптон торопливо кричал ему по-английски, зная, что остальные японцы его не поймут.

– Имейте в виду, полковник, я свидетель, я видел все, что происходило! Я и еще сорок человек больных в госпитале! Вам не удастся выдать это за коллективный мятеж или попытку к бегству!

Доктор выложил последнюю, но совсем не козырную карту. Разумеется, Сайто должен будет объяснять начальству причину расстрела англичан, и ему не нужны свидетели англичане. По логике вещей, он сейчас или расстреляет их всех вместе, заодно с больными и доктором, или подумает и отложит расправу.

Клиптон почувствовал, что ход был удачным. Сайто глубоко задумался. Его душила ненависть, он не хотел чувствовать себя униженным в случае, если не настоит на своем. Однако он не отдавал приказа стрелять. Не отдавал и других приказов солдатам, застывшим на изготовку у пулеметов. Им пришлось сидеть у пулеметов долго. Очень долго. Сайто не желал «ударить лицом в грязь» и распорядиться, чтобы пулеметы увезли с площадки. Японцы так и просидели большую часть утра, не шевелясь, возле своих орудий до тех пор, пока начальство не покинуло площадку.

Успех был, но весьма условный. Клиптон и подумать боялся, что ожидает бунтовщиков, но утешал себя тем, что пока они избежали худшего. Охрана отвела офицеров в лагерную тюрьму. Николсона в сопровождении двух могучих корейцев из личной охраны Сайто повели в кабинет начальника лагеря, небольшую комнатенку, рядом с его личной комнатой, где он спал. Сайто постоянно туда наведывался и прикладывался к бутылке. Сейчас Сайто шел позади своего пленника и, войдя, тщательно закрыл за собой дверь. У Клиптона, человека по натуре чувствительного, сжалось сердце, когда он услышал удары.

Охранники избивали полковника не меньше получаса, а потом отправили в хижину, где не было ни лежака, ни табуретки и где он был вынужден ложиться в жидкую грязь, если уставал стоять. В день ему выдавали чашку риса, посыпанного солью. Сайто предупредил: пока Николсон не научится слушаться, ничего лучшего ему не ждать.

Всю неделю полковник видел только охранника корейца, похожего на огромную гориллу, который по собственному почину добавлял еще соли в рис. И все же полковник глотал пересоленый рис, выпивал залпом скудную порцию воды и укладывался на землю, стараясь быть выше лишений и мучений. Выход из хижины был ему запрещен, и она превратилась в зловонную клоаку.

Через неделю Клиптон добился разрешения увидеться с полковником. Накануне посещения Сайто вызвал доктора к себе. Деспот показался Клиптону угрюмым и неспокойным. Он понял, что его грызут гнев и тревога, которые он пытался скрыть, заговорив бесстрастным тоном.

– Не во мне причина происходящего, – заявил он. – Мост через реку Квай должен быть построен в кратчайшие сроки, и японский офицер не имеет права терпеть подобные выходки. Доведите до его сведения, что я не уступлю. Скажите, что из-за его упрямства на таком же режиме находятся все офицеры. Если этого будет недостаточно, солдаты тоже пострадают от его упрямства. Я не трогал вас и ваших больных, доктор. Я был так добр, что освободил их от работы. Но если он будет упорствовать, я сочту свое освобождение нарушением дисциплины.

Этой угрозой Сайто завершил аудиенцию, и Клиптона отвели к узнику. Врач не мог не ужаснуться жутким условиям, в которых находился его командир. Обеспокоило его и физическое состояние полковника: он исхудал, ослаб, был на грани истощения. Голос Николсона был едва слышен и казался эхом того властного баритона, который еще звучал в ушах доктора. Но, как оказалось, внешнее не повлияло на внутреннее. Настрой полковника Николсона не претерпел никаких перемен. Он повторял все то же самое, только глухим слабым голосом. Клиптон надеялся, что сумеет убедить его сдаться, но, увидев и услышав, понял, что рассчитывать ему не на что. Он скоро исчерпал заготовленные доводы и замолчал. Полковник даже не возражал ему, он просто прошелестел:

– Сообщите всем, что волю мою не сломить. Ни при каких обстоятельствах я не потерплю, чтобы офицеры моего полка стали чернорабочими.

Клиптон ушел от полковника, раздираемый противоречивыми чувствами. Он и восхищался им и приходил в отчаяние. Он не знал, герой перед ним или опасный тупой идиот. Он не видел другого выхода, как только молиться Господу Богу, чтобы Он как можно скорее забрал, окружив ореолом мученичества, опасного сумасшедшего, который своим упорством навлечет на лагерь на реке Квай катастрофу.

Угрозы начальника лагеря не были пустым сотрясением воздуха. Бесчеловечное отношение уже распространилось на всех других офицеров. Не щадили охранники и солдат, осыпая их бранью и побоями. Уходя от полковника, Клиптон не мог не думать, что ожидает его несчастных больных.

Сайто, как видно, ждал его. Он встретил его чуть ли не у карцера и спросил:

– Ну что?

Глаза у него были тоскливые. Он был трезв и казался подавленным. Клиптон сообразил, что полковник своим упорством подрывает авторитет начальника лагеря, и решил действовать тоже напористо.

– Что? Полковник Николсон никогда не уступит грубой силе. Его офицеры тоже. Увидев, как с ним обращаются, я могу только поддержать его.

Он заявил, что примененные к узникам меры наказания недопустимы не только с медицинской точки зрения, но и с точки зрения международного права. Он даже сказал, что подобная жестокость ничем не отличается от убийства.

Клиптон ждал, что Сайто набросится на него с кулаками, но тот только взглянул на него, пробурчал, что все это вина полковника, и быстро ушел. Доктору вдруг показалось, что японец, в общем-то, не злой человек, а его жестокость объясняется страхом, а страхи у него разные: с одной стороны, он боится начальства, перед которым отвечает за строительство моста, с другой – подчиненных. Он не хочет «ударить перед ними лицом в грязь», показать, что не может заставить пленных слушаться.