Инженер побледнел, когда Малвина предупредила его:

— Отец идет сюда.

— Что будем делать? — Голос выдал его волнение.

Хмурый Мелк Таварес остановился около них, держа в руке плетку и устремив взгляд на дочь. Он будто не видел инженера, даже не смотрел в его сторону и голосом резким, как удар хлыста, сказал Малвине:

— Сейчас же домой! — Послышался сухой удар плетки о сапог.

Полковник остался на месте, глядя, как дочь медленно уходит. Инженер не пошевельнулся, его ноги налились свинцом, лоб и руки покрылись потом. Когда Малвина вошла в ворота дома и исчезла, Мелк поднял плетку и уперся обшитым кожей концом в грудь Ромуло:

— Мне известно, что вы закончили изыскания в бухте и телеграфировали, прося разрешения остаться руководить дальнейшими работами. На вашем месте я не стал бы этого делать. Я послал бы телеграмму с просьбой прислать замену и не дожидался бы приезда нового инженера. Послезавтра идет пароход. — Он поднял плетку, и при этом ее кончик скользнул по лицу Ромуло. — Это срок, который я вам даю.

Мелк повернулся спиной к инженеру и посмотрел на бар, как бы спрашивая, почему так много народу скопилось около него. Он пошел туда, и любопытные сразу расселись по своим местам и поспешно заговорили, искоса поглядывая на полковника. Мелк подошел к Насибу и хлопнул его по спине:

— Ну, как жизнь? Налей-ка мне коньяку.

Тут он увидел Жоана Фулженсио и сел рядом с ним:

— Добрый вечер, сеньор Жоан. Мне сказали, что вы продаете моей девочке безнравственные книги. Так я вас попрошу об одном одолжении: больше не продавайте ей вообще никаких книг. Только учебники, а другие книги ей не нужны, они забивают ей голову всякой ерундой.

Жоан Фулженсио возразил очень спокойно:

— Я торгую книгами, и если клиент хочет их купить, я не стану его отговаривать. А что вы имеете в виду, когда говорите о безнравственных книгах? Ваша дочь покупала только хорошие книги, произведения лучших авторов. И я пользуюсь случаем сказать, что она девушка умная, с большими способностями. Ее нужно понять, она требует особого подхода.

— Она моя дочь, и уж позвольте мне самому решать, как с ней обращаться. От некоторых болезней я знаю лекарства. Что же касается книг, хороших или плохих, — она их больше покупать не будет.

— Это ее дело.

— И мое тоже.

Жоан Фулженсио пожал плечами, словно говоря, что это его не касается. Подошел Бико Фино с коньяком, Мелк выпил коньяк залпом и хотел подняться, но Жоан Фулженсио удержал его за руку:

— Послушайте, полковник Мелк, поговорите с дочерью спокойно и постарайтесь ее понять, тогда она, возможно, послушается. А если вы примените силу, боюсь, что потом пожалеете об этом.

Мелк, казалось, едва сдерживался:

— Сеньор Жоан, если бы я не знал вас давно и если бы не был другом вашего отца, то не стал бы и слушать вас. За девочку отвечаю я и решений своих менять не привык. Но так или иначе, благодарю за добрые намерения.

Хлестнув плеткой по сапогу, он вышел из бара и пересек площадь. Жозуэ поглядел ему вслед, затем подошел и сел рядом с Жоаном Фулженсио на тот стул, с которого встал полковник.

— Что он собирается делать?

— Возможно, что-нибудь нелепое. — Жоан устремил свои добрые глаза на учителя. — Чего вы удивляетесь? Разве вы не делаете глупостей? С ней обращаются так, будто она дурочка, а у девушки есть характер…

Мелк вошел в ворота своего дома, построенного в современном стиле. В баре опять заговорили об Алтино Брандане, о полковнике Рамиро, о политических новостях. Инженер поднялся со скамьи на набережной. Только Жоан Фулженсио, Жозуэ и Насиб, которые стояли на улице, продолжали следить за фазендейро.

В гостиной, сжавшись от страха в комочек, Мелка ожидала жена. Негр Фагундес был прав: она действительно походила на бесплотную святую мученицу.

— Где она?

— Поднялась к себе.

— Вели ей спуститься.

Он остался в гостиной, ударяя плеткой по сапогу.

Малвина вошла, мать встала у двери в коридор. Глядя на отца прямо и решительно, с гордо поднятой головой, Малвина ожидала. Мать тоже ждала, в ее глазах притаился страх. Мелк ходил по гостиной:

— Что ты скажешь?

— О чем?

— Изволь относиться ко мне с уважением! — закричал полковник. — Опусти голову, я твой отец. Ты знаешь, о чем я говорю. Как ты объяснишь свой флирт с инженером? Ильеус только этим и занят, слухи дошли даже до плантации. Не вздумай мне рассказывать, будто ты не знала, что он женат, он этого не скрывал. Итак, что ты скажешь?

— А что толку говорить? Вы все равно не поймете.

Здесь меня никто не понимает. Я уже говорила, отец, и не раз: я не выйду замуж за того, кого мне выберут родители, я не похороню себя на кухне какого-нибудь фазёндейро и не стану служанкой какого-нибудь ильеусского сеньора. Я хочу жить по-своему. Когда я окончу школу, я буду работать, поступлю на службу куда-нибудь в контору.

— Мало ли что ты хочешь! Ты будешь делать то, что я тебе прикажу.

— Нет, я буду делать только то, что сочту нужным.

— Что-о-о?

— То, что я пожелаю…

— Замолчи, несчастная!

— Не кричите на меня, я ваша дочь, а не раба.

— Малвина! — воскликнула мать. — Не смей так отвечать отцу.

Мелк схватил дочь за руку и ударил ее по лицу.

Малвина закричала:

— Я уйду с ним, так и знайте!

— О боже!.. — Мать закрыла лицо ладонями.

— Сука! — Отец поднял плеть и стал бить Малвину, даже не глядя, куда падают удары.

Он стегал ее по ногам, по спине, по рукам, по лицу, по груди. Из рассеченной губы девушки потекла кровь. Малвина крикнула:

— Можете бить! Я все равно с ним уйду!

— Ни за что, тогда я тебя убью…

Он швырнул ее на диван. Малвина упала лицом вниз, и он снова поднял руку. Со свистом опускалась и поднималась плеть. Крики Малвины эхом отдавались на площади.

Мать плакала и умоляла робким голосом:

— Довольно, Мелк, довольно…

Потом вдруг оторвалась от стены и схватила егоза руку:

— Не смей убивать мою дочь!

Он остановился, едва переводя дыхание. Малвина всхлипывала на диване.

— Ступай к себе! И пока я не разрешу, ты не выйдешь оттуда!

Жозуэ, сидя за столиком, ломал руки и кусал губы.

На душе у Насиба было мрачно. Жоан Фулженсио покачивал головой. Остальные посетители бара замерли в молчании. Глория в своем окне печально улыбалась.

Кто-то сказал:

— Кончил бить.

Черные скалы вырастали из моря, волны белой пеной разбивались об их каменные стены. Крабы со страшными клешнями вылезали из невидимых щелей.

Утром и вечером мальчишки ловко карабкались на эти утесы, играя в жагунсо и полковников. Ночью здесь слышался неумолчный шум воды, лижущей камень.

Иногда странный свет загорался на берегу, поднимался по скале, ненадолго исчезал в укромных уголках и снова появлялся уже на вершинах утесов. Негры утверждали, что это колдуют сирены, беспокойные хозяйки морских глубин, и дона Жанаина, превращающаяся в зеленый огонь. В ночном мраке слышались вздохи и любовные стоны. Нищие парочки — жулики, бездомные проститутки — устраивали себе ложе на песчаном пляже, укрытом среди скал. Перед ними ревело непокорное море, позади спал непокорный город.

В безлунную ночь чья-то стройная тень смело скользила по скалам. Это была Малвина, она шла босая, держа туфли в руке; ее взгляд выражал решимость.

В этот поздний час девушке полагалось, лежа в постели, спать или мечтать о книгах, о праздниках, о муже.

Малвина же, взбираясь на скалы, грезила наяву.

В одном из утесов бури и непогода выщербили углубление — своего рода кресло лицом к океану. Влюбленные обычно садились на него и свешивали ноги над пропастью. Волны разбивались внизу, умоляюще простирая белые пенные руки. Здесь и уселась Малвина, считая минуты в нетерпеливом ожидании…

Отец вошел в комнату, молчаливый и суровый. Он отобрал все книги и журналы, искал письма и оставил ей лишь баиянские газеты. Ныло ее избитое, покрытое кровоподтеками тело. Записку — «Ты жизнь, которую я снова обретаю, утраченная радость, умершая надежда, ты для меня все» — она хранила на груди. Мать тоже приходила к ней, приносила еду и давала советы, она говорила, что умрет, что не может жить, когда, как два кинжала, сталкиваются отец и дочь — две гордые и непреклонные натуры. Она молилась святым, пусть ниспошлют ей смерть, чтобы не видеть, как свершится жестокая судьба, как произойдет неотвратимое несчастье.