— Very well!

Об этой безнравственной женщине рассказывали ужасные вещи: она пила наравне с мужчинами, если не больше, ходила на пляж полуголой, обожала совсем молоденьких юношей, поговаривали даже, что ей нравятся женщины. Она сказала Габриэле, что отвезет ее в Баию, положит ей жалованье, неслыханное в Ильеусе, элегантно оденет, причем по воскресеньям Габриэла будет свободна. Она не стала церемониться и явилась прямо к Насибу. На редкость наглая англичанка…

А Судья, разве не стал он теперь ежедневно прогуливаться на Ладейре после заседаний суда? И сколько их мечтает построить для Габриэлы дом, сделать ее своей содержанкой? Те, что поскромнее, лелеяли надежду провести с ней хотя бы одну ночь за скалами на пляже, куда обычно с наступлением темноты отправлялись на прогулку подозрительные парочки день ото дня поклонники ее все больше наглели; совсем потеряв голову, они нашептывали ей любезности в баре, а на тротуаре перед домом Насиба становилось все оживленнее. Тревожные вести доходили до стойки араба, достигали его слуха. Каждый вечер у Тонико была в запасе какая-нибудь новость, и он обязательно выкладывал ее Насибу, да и Ньо Гало уже не раз намекал на возрастающую опасность:

— Верность каждой женщины, какой бы преданной она ни была, имеет свои границы…

Даже дона Арминда, которая только и думает о духах и совпадениях, уже говорила арабу, что Габриэла — дура, если отказывается от таких соблазнительных предложений.

— А ведь вы не очень огорчитесь, если она уйдет, не так ли, сеньор Насиб?

Он не очень огорчится?! Да мысль об этом не идет у него из головы: он потерял покой, он ищет выхода не Спит по ночам и даже после обеда, он лишился аппетита и похудел. Все его поздравляли, желали успехов, похлопывали по спине, а он пытался утопить в шампанском свои страхи и неразрешимые вопросы терзавшие его душу. Чем была для него Габриэла и что он должен сделать, чтобы сохранить ее? Он искал печального общества Жозуэ: учитель тоже топил свое горе в вермуте и жаловался:

— Какого черта нет кашасы на этом паршивом празднике?

Куда девались его красивые слова, его звучные стихи?..

На балу случилось еще две сенсации. Во-первых, Мундиньо Фалкан, которому быстро надоела доступная Ирасема (он был не из тех, кто флиртует у ворот или ходит на утренние сеансы в кино, чтобы потихоньку обниматься и целоваться), обратил внимание на белокурую девушку с перламутровой кожей и небесно-голубыми глазами.

— Кто она? — спросил он.

— Внучка полковника Рамиро, Жеруза, дочь доктора Алфредо.

Мундиньо улыбнулся, это показалось ему забавным. Юная красавица была с дядей и доной Олгой.

Мундиньо подождал, пока оркестр заиграл танец, подошел и дотронулся до руки Тонико.

— Разрешите приветствовать вашу жену и вашу племянницу.

Тонико растерянно представил Мундиньо, но тут же овладел собой — он был светским человеком.

Последовал обычный в таких случаях обмен любезностями.

Мундиньо спросил девушку:

— Вы танцуете?

Жеруза ответила легким кивком головы и улыбнулась, они пошли танцевать. Это вызвало в зале такое смятение, что некоторые пары сбились с такта; все оборачивались на экспортера и внучку Бастоса. Дамы усиленно зашептались, а некоторые спустились с верхнего этажа, чтобы посмотреть на Жерузу и Мундиньо.

— Так вы и есть тот бука, которым пугают детей? Но вы не похожи на буку…

Мундиньо рассмеялся.

— Я заурядный экспортер какао.

Девушка тоже засмеялась, и разговор продолжался.

Второй сенсацией была Анабела. Пригласить ее предложил Жоан Фулженсио, который никогда не видел, как она танцует, потому что не посещал кабаре.

В полночь, когда праздник становился все более оживленным, погасли почти все огни и зал погрузился в полумрак, Атаулфо Пассос объявил:

— Танцовщица Анабела, известная артистка из Рио-де-Жанейро!

Она танцевала в перьях и покрывале перед девушками и дамами, которые горячо ей аплодировали. Рибейриньо, сидевший рядом с женой, торжествовал.

Присутствующие мужчины знали, что это худощавое, ловкое тело принадлежит ему, что для Рибейриньо Анабела танцует без трико, без перьев и без покрывала.

Доктор торжественно заявил:

— Ильеус гигантскими шагами движется вперед по пути цивилизации. Еще несколько месяцев назад искусство не допускалось в гостиные. Наша Терпсихора была сослана в кабаре, изгнана на задворки. Коммерческая ассоциация возвратила искусство в лоно лучших семей Ильеуса.

Загремели аплодисменты.

Мундиньо Фалкан выполнил наконец обещание, данное полковнику Алтино, и отправился на его фазенды. Но не в субботу, как они условились. Он выехал на месяц позже, и то по настоянию капитана. Последний, считая очень важным привлечение Алтино на их сторону, утверждал, что если они завоюют его, то к ним примкнут фазендейро, которые до сих пор колеблются, хотя обследование мели началось.

Без сомнения, прибытие инженера, свидетельствовавшее о поражении правительства штата, было пощечиной, которую Мундиньо Фалкан дал своим противникам. Резкая реакция Бастосов, сжегших тираж «Диарио де Ильеус», явилась достаточным тому доказательством. Позже некоторые полковники пришли в контору экспортной фирмы, чтобы выразить свою солидарность с Мундиньо и предложить ему свои голоса. Капитан подсчитывал их на бумаге. Зная местные нравы, он понимал, что частичная победа на выборах ничего не даст. Признания как со стороны депутатов федеральной палаты или палаты штата, так и со стороны префекта и муниципальных советников можно было ждать только в случае, если будет одержана полная и окончательная победа. Но даже и в этом случае признания будет добиться нелегко. Поэтому капитан очень рассчитывал на связи Мундиньо в столичных сферах и на влияние семейства Мендес Фалкан. Битву надо выиграть по всем направлениям, иначе борьба не Даст никаких результатов.

После недавних событий в Ильеус вернулось спокойствие, по крайней мере внешнее. Некоторые круги начинали симпатизировать Мундиньо, ибо многие были напуганы возрождением насилия, как в случае с сожженными газетами. Пока Бастосы управляют, говорили они, мы не избавимся от жагунео. Но капитан знал, что все эти коммерсанты, молодые служащие из лавок и магазинов, портовые рабочие не решат исхода выборов. Большинство голосов принадлежало полковникам, крупным фазендейро, хозяевам округов и их родственникам — словом, тем, кто пускал в ход избирательную машину. Именно за ними оставалось последнее слово.

Дом полковника Алтино Брандана в Рио-до-Брасо находился рядом со станцией. Он был опоясан верандами, по стенам поднимались вьющиеся растения, в саду дома росли цветы, во дворе — плодовые деревья.

Мундиньо удивился благоустроенности фазенды, подумав, что капитан, пожалуй, был прав, когда утверждал, что Алтано Брандан — редкий в Ильеусе тип фазендейро, у него совсем иной склад ума. В этой зоне не сохранилась традиция строить комфортабельные, изысканные и роскошные особняки. Дома полковников на плантациях и в поселках зачастую были лишены самых необходимых удобств. На фазендах их ставили на сваях, чтобы свиньи могли спать под домом. Или же свинарник, являвшийся защитой от бесчисленных ядовитых змей, строился рядом с домом.

Свиней защищал от змеиного яда толстый слой сала, и они убивали змей. Со времен вооруженной борьбы фазендейро привыкли жить скромно, и лишь с недавних пор в Ильеусе и Итабуне полковники сталей покупать и строить богатые особняки, бунгало и даже небольшие дворцы. Они отказывались от прежней суровой и неустроенной жизни под давлением сыновей — студентов высших учебных заведений в Баие.

— Вы оказали нам большую честь, — сказал полковник, представляя Мундиньо жене, которая встретила их в хорошо обставленной гостиной, где на стенах висели портреты супругов Брандан в молодости.

Затем полковник отвел Мундиньо в комнату для гостей. И здесь все было устроено с королевской роскошью: матрац, набитый обезьяньей шерстью, льняные простыни, вышитое покрывало, вся спальня была пропитана запахом лаванды.