Таково неизбежное следствие превозноше­ния своего «я», которое лежит в основе гордели­вого конструирования себя, столь любимого всеми гордецами. Это самосовершенствование, служащее исключительно для удовольствия гор­деца и осуществляемое его же собственными силами, ставит конечной целью не только пре­взойти всех людей, но и достичь каких-то небы­валых высот, какие и не представлялись ранее человеку. Для гордеца недостаточно быть просто лучшим, ему обязательно надо быть единствен­ным, неповторимым и, что уж говорить, действи­тельно совершенным. Конечная цель гордыни — быть всем в самом себе и ничего не знать, кроме себя. Гордыня центростремительна и ведет в пустоту. И сатана, первый, кто впал в гордыню, и человек — все хотят стать Богом: обрести в самом себе бытие, и наслаждение, и самодоста­точность.

Но получается, что человек, желающий об­рести смысл жизни и самую жизнь вечную в себе самом и только для себя (а именно это и являет­ся конечной целью гордеца), оказывается ни с чем, потому что человек не заключает в себе средства бессмертия. Источник жизни — Бог, Он — смысл и цель нашего существования. Вне Бога нет ни бессмертия, ни власти над собой, но признать это — значит пережить крушение сво­его «я», созданного из иллюзий и заблуждений.

Подобный крах, если за ним не следуют раскаяние и попытка переосмыслить жизнь, при­водит либо к самоубийству, либо к тяжелым формам наркомании (в т. ч. алкоголизма): не видя впереди цели, гордец впадает в отчаяние и стремится свести счеты с жизнью если не пря­мым наложением на себя рук, то с помощью ухода в виртуальный мир, в поисках забвения.

Но даже в период торжества гордец тоже несчастлив. Потому что гордость, вопреки рас­пространенному заблуждению, вовсе не означа­ет любви к.себе. Гордец абсолютно не способен любить себя, точно так же, как не способен любить других. Потому что любовь — это стрем­ление к Богу, а гордец, напротив, бежит Бога. Любовь — это видение в себе и в других образа и подобия Божьего. Но разве способен гордец на это? Нет, никогда. Он, наоборот, стремится най­ти в себе нечто Богу чуждое, от Бога отличное и Богу равное. Иногда ему мерещится, что это нечто удалось наконец разглядеть. Но моменты сладкой эйфории, похожие на состояние опьяне­ния, сменяют следующие за ними моменты про­зрения собственного ничтожества. И одновре­менно с пониманием своей никчемности прихо­дит жгучая ненависть к себе, к своей недостаточ­ности, к своей неспособности принести самому себе удовлетворение.

Гордецов часто упрекают в самовосхищении. Но это лишь одна сторона их ощущения себя. Другая же выливается в невозможное отвраще­ние к себе, в непримиримую жестокость к себе. Мало кто из подвижников истязает себя так, как это порой делает гордец. А как гордец занимает­ся самобичеванием! Он за малейшее прегреше­ние порой готов себя со свету сжить, похоронить заживо. Он скорее ближнему простит подлость в отношении себя, чем себе — непредусмотрен­ный планом самосовершенствования поступок. Отсюда так сильна у гордецов мучительная реф­лексия без раскаяния, которая переходит все мыслимые и немыслимые границы и портит в итоге жизнь не только самому гордецу, но и окружающим.

Но в конечном итоге все восхищение собой пройдет, а останется только черная дыра ненави­сти и отвращения к себе, которые заполнят все его существо и сделаются невыносимой пыткой.

Надо заметить, что постоянные наши упоми­нания о конечном падении и отчаянии вовсе не означают действительного конца, потому что ко­нец этот, это самое окончательное падение мо­жет оказаться началом другого пути. Потому что нередко вслед за осознанием полной собствен­ной несостоятельности возникает вопрос: «А что же я такое? Где я сам?» Иногда, пережив подоб­ную катастрофу, человек понимает, что всю жизнь гонялся за химерами, что в стремлении быть самым лучшим потерял себя самого и уже не помнит, какой же он. И дальше наступает'время долгого соскребания с души налипшей грязи в попытке найти себя под грудой хлама и мусора.

К проявлениям гордыни свт. Игнатий (Брян-чанинов) относит:

Презрение ближнего. Предпочтение себя всем. Дерзость. Помрачение, дебелость ума и сердца. Пригвождение их к земному. Хула. Неве­рие. Лжеименитый разум. Непокорность закону Божию и Церкви. Последование своей плотской воле. Чтение книг еретических, развратных и су­етных. Неповиновение властям. Колкое насмеш-ничество. Оставление христоподражательного смирения и молчания. Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему. Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души.

Если мы проанализируем по этой схеме жизнь и творчество писателя Льва Толстого, то придем к выводу, что именно так развивалась в нем духовная болезнь, повлекшая за собой отре­чение его от Церкви.

Относительно

предпочтения себя всем и презрения ближнего

все довольно-таки ясно. Самолюбием мы все грешим в крайней мере. И даже абсурдным кажется не предпочитать себя всем. Ведь «своя рубашка ближе к телу». По­нятно также насчет помрачения ума и сердца и

пригвождения их к земному.

Мы уже настоль­ко погрязли в своих земных заботах, что о Боге вспоминаем крайне редко, по большим праздни­кам или, напротив, в минуты большой беды.

Сложнее дело обстоит с

неверием.

В Евангелии сказано:

Если вы будете иметь веру с горчичное зерно, и скажете горе сей: перейди отсюда туда; и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас

(Мф. 17; 20).

Что это значит? Неужели никто из нас не верит даже самую малость? Неужели никто из нас не имеет веры с горчичное зерно? В храмах сегодня множество народа, и все уверенно от­ветят, что Бог есть. Но что такое наша вера? Дело не в жертвах, которые мы готовы или не готовы ради нее принести. Нет, речь сейчас вов­се не об этом.

Вот мы приходим на исповедь, сдавленным голосом перечисляем свои грехи и пороки... А потом выходим из храма и начинаем все по но­вой. Да, конечно, со многими страстями спра­виться нелегко. Но ведь есть и другие. Что стоит, например, бросить курить... Трудно, не спорю, но, по сути, не такая уж это проблема. Но поче­му-то оказывается непросто завязать с этой дур­ной привычкой. Силы воли не хватает, скажете? Да не в силе дело. В воле? Пожалуй. Мы не хотим. Мы не верим, что это принципиально. То есть умом мы понимаем, что курить — это плохо. А вот сердцем — не верим.

Все упирается в конечном итоге в веру. Пред­ставьте себе курильщика, который точно знает, то есть он уверен на сто процентов, что следую­щая сигарета будет для него означать смерть. Альтернативы нет. Никакая «скорая помощь» не откачает, никто не поможет. Для него выкурить эту самую сигарету означает наложить на себя руки. Неужели же не хватит у него сил удержать­ся от нее? Хватит, если он дорожит жизнью.

Можно возразить, сказать про дьявольские козни, про соблазны и искушения. Но в том-то вся и суть, что соблазны и искушения могут подействовать только на того, кто слаб в вере. Именно на какую-то ахиллесову пяту в нашем сознании (у кого-то эта ахиллесова пята занима­ет почти все сознание, а у кого-то лишь малую его часть).

Сила веры не в том, что она помогает отка­заться от земных благ. Она сама по сути своей уже отказ от земных благ, вернее, непризнание за земным миром блага.

Это пугает. Представьте себе отказ от всего земного, подчеркиваю — от всего. С чем мы окажемся? Чем можем мы заменить образовав­шийся вакуум? У кого из нас хватит веры на все это пространство?

Большинство из нас до судорог, до исступле­ния любит жизнь, это земное существование, тя­желое, бедственное, неуклюжее существование.

Мы говорим, как некогда Блаженный Авгус­тин: «Господи, дай мне целомудрие», а мерзкий голосочек в душе подшептывает: «Но только не сейчас, а немного попозже».

Мы говорим о том, как сложно бороться со страстями, с греховными наклонностями. Разве так уж сложно? Было бы желание. Это все тот же неоднократно заводившийся разговор о том, что Господь каждому готов даровать Царствие Небесное. Ну, берите же. Ну, кому нужно цело­мудрие — пожалуйста. А мы сидим на своих диванах, и все тот же гаденький голосочек гово­рит: «Только не сейчас, потом, завтра». Потому что хочется нам вовсе не Царствия Небесного и не целомудрия. По-настоящему нам хочется вкус­ной еды, женщин/мужчин (нужное подчеркнуть), денег и т. д.