Конечно, Православная Церковь относится к эвтаназии иначе. Грех этот приравнивается к убийству со стороны врача и к самоубийству со стороны человека, пожелавшего досрочно пре­кратить свои мучения.

Все, в том числе и болезни, посылается Господом, а посему терпеть их надо с должным смирением. Известны случаи, когда именно тя­желая болезнь вела в результате ко спасению.

Эвтаназия страшна вдвойне, поскольку яв­ляется двойным грехом: одна душа погибает без­возвратно (ибо самоубийца не может войти в Царствие Небесное), а другая (способство­вавшая самоубийству) оказывается на пороге гибели.

Вот что говорится об эвтаназии в «Основах социальной концепции РПЦ», п. 12.8:

«Предсмертные физические страдания не всегда эффективно устраняются применением обезболивающих средств.

Зная это, Церковь в таких случаях обращает к Богу молитву: «Разре­ши раба Твоего нестерпимыя сея болезни и со­держащая его горькия немощи и упокой его, идеже праведных дуси» (Требник. Молитва о долгостраждущем). Один Господь является Вла­дыкой жизни и смерти (1 Цар. 2; 6). В Его руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти (Иов. 12; 10). Поэтому

Церковь,

остава­ясь верной соблюдению заповеди Божией: не убивай (Исх. 20; 13),

не может признать нрав­ственно приемлемыми распространенные ныне в светском обществе попытки легализации так называемой эвтаназии, то есть намеренного умерщвления безнадежно больных (в том числе по их желанию).

Просьба больного об ускоре­нии смерти подчас обусловлена состоянием деп­рессии, лишающим его возможности правильно оценивать свое положение. Признание законно­сти эвтаназии привело бы к умалению достоин­ства и извращению профессионального долга вра­ча, призванного к сохранению, а не к пресечению жизни.

«Право на смерть» легко может обер­нуться угрозой для жизни пациентов, на лече­ние которых недостает денежных средств.

Таким образом,

, в зависимости от того, принимает ли в ней участие пациент. В последнем случае к эвтаназии применимы соот­ветствующие канонические правила, согласно которым намеренное самоубийство, как и оказа­ние помощи в его совершении, расцениваются как тяжкий грех. Умышленный самоубийца, ко­торый «соделал сие от обиды человеческой или по иному какому случаю от малодушия»,

(Тимофея Алекс, прав. 14). Если самоубийца бессознательно ли­шил себя жизни «вне ума», то есть в припадке душевной болезни, церковная молитва о нем дозволяется по исследовании дела правящим ар­хиереем.

и

проявлению

ми­

лосердия.

Вместе с апостолом Павлом Церковь призывает: Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6; 2)».

Время от времени приходится сталкиваться с людьми, разочаровавшимися в христианстве, или в Православной Церкви, или в православном священстве. И каждый раз я задаюсь вопросом, что можно сказать таким людям. Невольно начи­наешь думать о том, что действительно зачастую священники тоже не чужды греха, что, возмож­но, самому устройству церковному есть куда совершенствоваться, что какими-то своими ус­тановлениями Церковь отпугивает людей.

Но по здравом размышлении на эти темы приходишь к совершенно иному взгляду на вещи.

Хочется вспомнить книгу «Откровенные рас­сказы странника духовному своему отцу». Сюжет весьма прост: некий человек слышит наставле­ние о том, что нужно беспрестанно молиться, и слова эти так заинтересовывают его, что он от­правляется в паломничество, дабы узнать, что они значат. Много лет он странствует по России, посещает старцев, отшельников и всех спраши­вает о том, что значит непрестанно молиться. Он не успокаивается, пока не находит ответа.

Эта история вспомнилась по контрасту с сегодняшним положением дел. Во все времена люди искали веры и истины, жаждали их более всего на свете, алкали их и не успокаивались, пока не находили. Странник, о котором шла речь, обошел пешком всю Россию, чтобы найти ответ на волновавший его вопрос. А мы... Мы даже не в состоянии прочитать две-три книги, чтобы ут­вердиться в правильности своего понимания ре­лигии. Мы что-то где-то услышали и довольству­емся этим вполне. «Надо непрестанно молить­ся», — слышим мы. Непрестанно не получается, часто тоже не получается и вообще не очень получается. Но мы знаем, что нужно читать мо­литвы как можно чаще. А по сути, вообще не задумываемся над подобными вопросами.

Мы говорим сейчас, что раньше вера в Бога была основой жизненного уклада большой час­ти общества, но это не совсем так. Возможно, это высказывание и справедливо по отношению к XII—XVI векам, но не к более раннему време­ни. Да и вообще основой уклада не может быть вера, а только церковная традиция. Вера же, истинная вера всегда была выше уклада и тради­ции. Самые великие святые переворачивали традицию, разбивали уклад и нередко даже пре­терпевали гонения и унижения от своих же собратий христиан. Ярким примером тому мо­жет служить житие прп. Серафима Саровского, который неоднократно за свою жизнь сталки­вался с гневом братии и даже монастырского начальства.

У нас бытует странное, нелепое представлен ние, что все святые как-то сами собой стали святыми. Вдруг в их жизни что-то переверну­лось, и они превратились в святых. Да, конечно, многие из христиан испытали некий толчок, ко­торый подвиг их к вере. Но смею заверить, что многих подобный же толчок к вере не подвиг. Вспомним Марию Египетскую, которая не смог­ла войти в церковь и поэтому удалилась в пусты­ню приносить покаяние Богу за свои грехи. Да, конечно, Марии было явлено чудо, но кто из нас, современных христиан, ушел бы в пустыню пос­ле такого чуда? Мы бы недоуменно пожали пле­чами и поехали домой к родному телевизору. Для Марии Египетской невозможность войти в цер­ковь стала отправной точкой в поиске истины. В тот момент, перед входом в церковь, она толь­ко поняла, что вся предыдущая жизнь была ошибкой, и тут же, не задумываясь, отрешилась от той, неправильной жизни, чтобы обрести новую, истинную. Осмелюсь предположить, что, уходя из мира, она и не представляла толком, куда уходит и сколько времени там проведет. И уж точно она не ставила перед собой цели прожить 40 лет в пустыне, питаясь акридами, чтобы научиться ходить по воздуху.

Ревностность первых христиан так велика вовсе не потому, что они были какими-то осо­бенными людьми, а потому, что они искали Ис­тину, находили ее и не выпускали уже из рук ни под какими пытками.

Другое дело мы. Подобно Пилату мы нехотя говорим в лицо Живой Истине, Христу: «Что есть истина?», вовсе не желая получить немед­ленный, а тем более дискомфортный ответ. Мы ничего не ищем. Нам не нужно ничего, кроме собственного дивана. Мы свою веру не ищем, не обретаем, мы вообще к вере-то не стремимся. Мы пассивно, с некоторой неохотой поддаемся на уговоры пойти в храм или прочитать Еванге­лие, принимаем какие-то догмы, не особенно разбираясь, зачем и кому они нужны, и далее так же расхлябанно следуем неким столь же непо­нятным установлениям до тех пор, пока они не особенно прижимают нашу самость. Когда же неизбежный конфликт происходит, мы разо­чарованно поворачиваемся к Церкви спиной, объявляя, что она вовсе не такова, какой бы

нам

хотелось ее видеть. При этом мы даже не думаем отправляться на какие-то дальнейшие поиски Истины, мы просто отказываемся от на­вязанной нам идеи во имя своего комфортного существования. Причем комфортным для нас будет даже страдание, если только нашему «я» будет позволено остаться без изменений.