Он спал беспокойно — мерещилась какая-то чепуха, смесь пережитого в разных уголках Галактики и откровенных кошмаров, тягомотная и унылая. То он стоял на берегу своего озера, поджидая Таю, но вместо нее со стороны генеральских дач приближалось что-то, не имевшее четких форм, обтекаемо-склизкое, бледно-зеленое, уставившееся тусклыми желтыми бельмами — причем не было страха, во сне Кирьянов совершенно точно знал, что происходит нечто ожидаемое. То его забрасывали на какую-то заснеженную планету в совершеннейшем одиночестве, ласково уговаривая, что потерпеть на боевом дежурстве придется всего ничего, лет двадцать, а потом обязательно пришлют напарника, правда, если получится, — и вот этот кошмар, лишенный омерзительных образов и реальной угрозы, был настолько страшным, что Кирьянов проснулся, как от толчка…

И довольно быстро понял, что его в самом деле толкнули — или попросту, грубо потрясли за плечо. В спальне стояла темнота, но на фоне окна — штору он, конечно же, не задернул, ни к чему было — явственно виднелся силуэт человека, и кто-то цепко держал его за оба запястья, а чья-то бесцеремонная рука шарила под подушкой, и склонившиеся над ним были вполне материальные, это уже не сон, это самая доподлинная явь…

— В чем дело? — недоуменно спросил он.

— Молчать, тварь! — шепотом рявкнул кто-то в самое ухо. — Мозги вышибу! Молчать!

В висок ему упиралось что-то твердое, холодное и вроде бы округлое, судя по ощущению.

Кирьянов поежился — дело в том, что предмет, вошедший в непосредственное соприкосновение с виском, чрезвычайно напоминал пистолетное дуло. Насколько удавалось определить, по комнате осторожно передвигались три-четыре человека, не меньше.

— Тихо, тихо, — негромко произнес над ним другой голос, уверенный, властный и насмешливый. — Не надо дергаться. Не жульманы в гости зашли, не гоп-стопники, а вполне приличные и где-то в чем-то милые и душевные люди… НКВД, управление “Кассиопея”. Доводилось слышать о таком заведении, господин Гурьянов? Только, я вас умоляю, целку не строим… Свет.

На столике щелкнул выключатель его собственной настольной лампы, и ослепительный свет ударил в лицо. Он зажмурился, что помогло плохо. Кто-то передвинул лампу, и глазам немного полегчало, теперь свет бил на постель в ногах.

Твердый предмет отодвинулся от виска, но вместо этого оба его запястья крепко прижали к постели цепкие, умелые и сильные лапы. От субъектов, державших его за руки, пахло табаком, одеколоном и гуталином.

Скрипнул передвигаемый стул, кто-то уселся рядом с постелью — обладатель того самого начальственно-насмешливого голоса.

— У нас совершенно нет времени, Гурьянов, — сказал он холодно. — Поэтому беседу придется вести в быстром темпе, чечеточном, я бы выразился, уж безусловно не танго… Нет у меня времени танцевать с вами медленное танго.

— Что вам…

— Что нам нужно? — понятливо подхватил голос. — Уж, безусловно, не часы с ночного столика. Расклад простой: вы мне быстренько рассказываете, кто передал в Амстердаме мальчикам Троцкого папку с документацией по альтаирскому направлению… и мы, очень может случиться, расходимся вполне мирно. Конечно, не буду лукавить, предварительно мы бюрократическим образом оформим некие нежные отношения. Это — если не вздумаете вилять. Прежде чем извиваться, надобно вам знать, что Мирского мы повязали, как пучок редиски. В Киеве, не дожидаясь, когда пересечет границу. Буду с вами предельно откровенен, дружище: с Максом так не получилось, ваш Максик обладал неплохой реакцией и стрелять умел, так что не удалось живьем… Но Мирский выболтал столько, что вам и запираться, в общем, глупо… Ну? Кто попятил папку, я уже знаю. А вот кто передал ее Левиным мальчикам — пока нет. Но горю желанием узнать… Исповедуйтесь, родной!

В его голосе звучала серьезная, нешуточная деловитость. Все происходившее никак не напоминало ни сон, ни розыгрыш…

— Да послушайте вы…

— Слушаю. Кто был в Амстердаме?

— Это ошибка какая-то…

— А я ведь предлагал по-хорошему, — грустно сказал невидимый собеседник. — Что там у него по ориентировке, Коля? Пассивной педерастии не отмечено?

— Да нет, — торопливо ответил кто-то другой. — Баб дерет, как нормальный.

— Это великолепно, — задумчиво произнес человек, определенно бывший здесь старшим. — Это замечательно… Упрощает задачу. Хоть он и не Кащей Бессмертный, но смерть у него в яйце…

В круге света появилась рука в черной кожаной перчатке. Кирьянов прекрасно видел рукав старомодной гимнастерки — из хорошего материала, светло-зеленый, с вышитой красным и золотым эмблемой на рукаве. Там были щит и меч, там были серп и молот, но центральное место занимала восьмиконечная звезда с разновеликими лучами, в точности такая, как на рукаве его собствент ного кителя… Все это было настолько нелепо и жутко, что у него пропал голос.

Простыня отлетела в сторону, рука в черной перчатке обхватила его гениталии и легонько надавила, самую чуточку, но и этого хватило, чтобы взвыть от тупой боли. Правда, один из стоявших по бокам тут же зажал ему горло, и вопля не получилось.

— Это, как вы понимаете, легонькая демонстрация, — сказал старший. — Но если ты мне начнешь целку изображать, давану уже по-настоящему, от души. Только хрупнет… Ну, ты будешь колоться или как?

— Идиоты! — прохрипел Кирьянов, смаргивая выступившие на глазах слезы от боли. — Кирьянов моя фамилия, никакой я не Гурьянов, при чем тут Троцкий? Вы куда вломились, дуболомы?

— Интересно. — сказал старший, не убирая руки. — Несколько неожиданный поворот беседы…

— Сергей Семенович… — послышался рядом почтительный шепот.

— Ну?

Шепот стал вовсе неразборчивым и откровенно взволнованным.

— Твою мать… — с чувством произнес старший. — Точно?

— Посмотрите вон…

— Вот именно, идиоты, посмотрите! — придушенно произнес Кирьянов, чувствуя на горле сильные пальцы. — В столе, в верхнем ящике, там все написано…

— Коля… — веско произнес старший. Послышались шаги, легонький скрип выдвигаемого ящика. Кирьянов зло хмыкнул. Там, в верхнем ящике, лежала оформленная по всем здешним правилам грамота на орден, выполненная на левой половине какими-то загадочными знаками, а на правой — классическими русскими буквами. Красивая грамота с голограммами, печатями и эмблемами, где синим по светло-желтому были прописаны его звание и фамилия с именем-отчеством.