– Да.

– Так что смотрите, все зависит только от него и от вас.

Элис пододвинула свой стул ближе к Карлу и принялась растирать его покрасневшие кисти. Вздернув подбородок, она высокомерно сказала:

– Если вы также собираетесь шантажировать меня, это бесполезно. Мы с мистером фон Рендтом все равно скоро поженимся.

Мария с раздражением повернулась от шкафчика.

– Бросьте болтать глупости! Мы знаем все про вас и про него. Мне жаль вас, потому что вы женщина добрая, хотя и неумная. Нам жалко, что это коснулось и вас. Но когда вы все узнаете, вы нас поймете. Надо сказать ей правду. Скажите ей все. Когда его не будет, она поплачет о нем, но пусть она знает, каков он, чтобы не слишком убиваться из-за такого чудовища.

Элис посмотрела на нее с изумлением, не узнавая в этой женщине, легко и свободно находящей все нужные слова, ту молчаливую прислугу, которую она видела каждый день.

– Мария, вы стали другой. Вы и говорите как-то по-другому. Вы не та женщина, которая работала у меня.

– Я не та женщина, которая работала у вас. Я снова стала сама собой. Я пошла к вам работать, потому что нужно было установить за ним слежку. Он был очень-очень осторожен, кроме тех случаев, когда бывал с вами.

– Послушайте! – сказал Мартин с явным раздражением. – Мы пустили вас в нашу страну, чтобы дать вам возможность начать новую жизнь, а не для того, чтобы вы тут продолжали старые распри. Я убежден, что вы пытаетесь похитить фон Рендта по каким-то личным мотивам, не имеющим никакого юридического основания; а я не намерен способствовать осуществлению личной мести. Ведь, несомненно, именно такая месть объединила вас, четверых, и заставила вас охотиться за ним, как за диким зверем.

– Что касается дикого зверя, то вы не ошиблись, хотя никакой самый хищный зверь не идет в сравнение с ним. И вы правы, это он объединил нас. Но отнюдь не для мести. Если бы мы думали отомстить, он не дожил бы до этого дня. – И Бранкович повернулся к фон Рендту. – Вы смеялись, шутили, наливали себе холодное пиво и даже не подозревали, как близки вы были к смерти. Я не прикончил вас только потому, что поклялся отдать вас в руки правосудия.

Карл обратил к Мартину измученное лицо.

– Я никогда никого не убивал, разве что как солдат. Вы верите мне, Элис? Верите? Я не смог бы раздавить даже паука.

Бранкович, Сноу и Курт засмеялись, и это было сильнее всякого обвинения. Но когда заговорил Мартин, они сразу замолчали, словно кто-то выключил звук.

– В нашей стране нельзя без суда осудить человека, – сказал он, – а так как мы находимся в этой стране, то мой долг воспрепятствовать подобным действиям, если только вы не представите более веских доказательств и не будете рассказывать какие-то нелепицы. Что вы имеете против мистера фон Рендта?

– Он не фон Рендт. Его зовут Вильгельм-Эрнст-Рудольф фон Липах, оберштурмбаннфюрер эсэсовской зондеркоманды «Орел», военный преступник номер сто двенадцать, дробь четыре, разыскиваемый для предания суду за преступления, совершенные против гражданского населения Австрии, Чехословакии, Югославии и Италии.

Элис обняла фон Рендта за плечи, словно защищая его. У Иоганна перехватило дыхание. Лиз сжала его руку.

– Это ложь, Мартин! – воскликнул Карл. – Клянусь вам. Все это ложь! Я Карл-Людвиг фон Рендт.

– Я им не верю, – успокоил его Мартин. – Скажите, как вы могли принять фон Рендта за военного преступника? Подобными обвинениями не бросаются.

– Мы ими не бросаемся, – сказал Бранкович. – Уже двадцать лет, как мы его разыскиваем. Мы храним его досье со времени Нюрнбергского процесса. Он фон Липах, из немецкой семьи, долгое время жившей в Хорватии. Там таких, как он, называли фольксдойчами. И все они были за «великую гитлеровскую Германию».

– Это ложь! – И фон Рендт задергался на стуле. – Я чистокровный немец.

Бранкович продолжал с невозмутимым спокойствием:

– Он уехал из Хорватии в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, так как был связан с усташами, убившими короля Александра. Он переехал в Германию и в Мюнхене прошел специальную подготовку в эсэсовской военной школе.

Завязанными руками фон Рендт ударил себя по коленям.

– Да, я учился в Мюнхене! Но я никогда не служил в эсэсовских частях. Я немец и служил в армии и сражался за свою страну, выполняя приказы командования так же, как и вы, Мартин. Я никогда не воевал ни в Югославии, ни в Италии. Всю войну я провел в России на Ленинградском фронте.

Бранкович взглянул на Мартина с иронической усмешкой.

– Как странно, что все немцы, которых я здесь встречал, сражались только на русском фронте и нигде больше. Его соучастники в преступлениях, – продолжал Бранкович, как будто Карл его не перебивал, – были либо убиты, либо осуждены в Нюрнберге, в Италии или Югославии. А ему удалось бежать. Мы увозим его в Европу, чтобы он получил справедливое возмездие, которого он избежал двадцать лет назад.

– Мы? Вы говорите «мы» так, словно вы закон! – раздраженно сказал Мартин.

– Мы орудие правосудия, члены международной организации «Те, кто никогда не забудет», поклявшиеся не успокаиваться до тех пор, пока ни один военный преступник не останется безнаказанным. Быть может, вы слыхали о нас?

– Я читал об убийстве человека в Монтевидео, совершенном членами этой организации.

– Казнь не убийство, – сурово поправил его Курт.

– Правильно, но только в том случае, если суд был законным. А его, по-видимому, ждет не суд, а какое-то издевательство над правосудием.

– Он будет предан суду, имеющему все законные полномочия, такому, как в свое время Эйхман. Если бы вам пришлось судить Эйхмана, разве вы бы вынесли иной приговор?

– Нет.

– Тогда почему же вы так заботитесь об этом человеке?

– Тут совсем другое дело: Эйхмана судил израильский суд, и весь мир следил за его процессом.

– Весь мир будет следить и за процессом этого человека. Мы хотим, чтобы весь мир узнал о его преступлениях. Мы хотим, чтобы все узнали, что такие преступники, как он, рассеяны по всем уголкам вашего свободного мира; люди, запятнавшие себя чудовищными преступлениями. Люди, которым вы покровительствуете.

– Если вы действительно верите в то, что говорите, передайте его полиции. Вы находитесь в демократической стране. Предъявите свои обвинения. Потребуйте его экстрадиции.

– Вопрос о его экстрадиции ставился не один раз.

– Кем?

– Правительствами наших стран.

– Тогда почему же его не выдали?

– Потому что ваше правительство отказалось это сделать, как вам, разумеется, известно.

Мартин сердито сжал губы.

– Что бы вы ни говорили, я не могу отделаться от мысли, что это случай личной мести.

– Не отрицаю, что наши действия носят отчасти личный характер. Чтобы посвятить свою жизнь поискам одного человека, надо иметь глубоко личные причины. У Марии пытали и убили всех ее близких, как и у меня. У Курта есть свои причины. Кроме того, зверства были совершены на территории наших стран, и комиссия по делам военных преступников квалифицировала их как «преступления против человечности». Вот почему мы требуем правосудия.

– Постарайтесь понять, – спокойно проговорил Кеппель, – если бы не наша клятва, то кто-нибудь из нас убил бы его сразу, как только нам удалось его выследить.

Фон Рендт задергал головой.

– Он немецкий коммунист, Мартин. Предатель!

– Это верно? – спросил Мартин.

– То, что я немец, – да. Но я не коммунист.

– Тогда почему вы связались с этими людьми?

– Я хочу доказать, что не все немецкие солдаты были убийцами. А кроме того, у меня есть свои причины.

– Эти люди, Мартин, коммунисты! – закричал фон Рендт. – Все до одного!

– Я тоже так думаю.

Бранкович посмотрел на Белфорда и сокрушенно покачал головой.

– Вы умный человек, мистер Белфорд, и вместе с тем вы слишком легковерны. Я уже достаточно пожил в этой стране и знаю, что коммунистами тут называют всех, кто борется с нацизмом. Вы пожилой человек и помните, как в тридцатых годах называли всех противников Гитлера. Мы не коммунисты. Если бы мы были коммунистами, мы бы жили каждый в своей стране и помогали бы создавать там коммунистическое общество.