– Если спокойнее, то и считайте галлюцинацией, – вежливо ответил Воланд.

– Нет, нет, – испуганно обратилась к мастеру Маргарита, – перед тобою мессир!

– Это не важно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! – встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:

– А я, действительно, похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль… – кот хотел ещё что-то сказать, но его попросили замолчать, и он ответил: – Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! – замолчал.

– Верно ли, что вы написали роман? – спросил Воланд.

– Да.

– О чём?

– Роман о Понтии Пилате.

Воланд откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодировал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.

– О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…

– К сожалению, не могу этого сделать, – ответил мастер, – я сжёг его в печке…

– Этого нельзя сделать, простите, не верю, – снисходительно ответил Воланд, – рукописи не горят, – и обратившись к коту, велел ему: – Бегемот, дай-ка роман сюда!

Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он на толстой пачке рукописей в нескольких экземплярах. {228} Верхний экземпляр кот подал Воланду с поклоном.

Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слёз:

– Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! – и, повернувшись к Воланду: – Всесильный, всесильный повелитель!

Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манускрипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, уставился на мастера.

Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошёл в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.

Коровьев выскочил из-под света свечей и тёмною тенью закрыл больного, и зашептал:

– Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживёт!.. Ещё стаканчик… И я с вами за компанию…

И стаканчик подмигнул – блеснул в лунном свете и помог стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.

– Ну, теперь всё ясно, – сказал Воланд и постучал длинным пальцем с чёрным камнем на нём по рукописи.

– Совершенно ясно, – подтвердил кот, забыв своё обещание стать молчаливой галлюцинацией, – теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? – спросил он у молчащего Азазелло.

– Я говорю, – прогнусавил тот, – что тебя хорошо бы утопить.

– Будь милосерден, Азазелло, – смиренно сказал кот, – и не наводи моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный мастер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе ещё хуже, чем этой глупой Фриде? А?

– Молчание, молчание, – сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:

– Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите всё, что вам нужно.

Маргарита поднялась и заговорила твёрдо, и глаза её пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них всё, чтобы ничего не упустить.

– Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы загорелась лампа, как было.

Тут мастер засмеялся и сказал:

– Не слушайте её, мессир. Там уже давно живёт другой человек. И вообще, нельзя сделать, чтобы всё «как было»!

– Как-нибудь, как-нибудь, – тихо сказал Воланд и потом крикнул: – Азазелло! – И Азазелло очутился у плеча Воланда.

– Будь так добр, Азазелло, – попросил его Воланд.

Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.

– Могарыч? – спросил Азазелло.

– А… Алоизий Могарыч, – дрожа ответил гражданин.

– Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? – спросил Азазелло скороговоркой.

Гражданин посинел и залился слезами раскаяния. Маргарита вдруг как кошка кинулась к гражданину и завывая и шипя:

– А! Я – ведьма! – и вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.

Произошло смятение.

– Что ты делаешь! – кричал мастер страдальчески. – Ты покрываешь себя позором!

– Протестую, это не позор! – орал кот. Маргариту оттащил Коровьев.

– Я ванну пристроил, – стуча зубами, нёс исцарапанный Могарыч какую-то околесицу, – и побелил… один купорос…

– Владивосток, – сухо сказал Азазелло, – подавая Могарычу бумажку с адресом, – Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идёт через 2 минуты.

– Пальто? А пальто?! – вскрикнул Могарыч.

– Пальто и брюки в чемодане, – объяснил расторопный Азазелло, – остальное малой скоростью уже пошло. Вон!

Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу.

Мастер вытаращил глаза, прошептал:

– Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы… – сбился он, не зная, как обратиться к коту, «на ты» или «на вы», – вы – тот самый кот, что садились в трамвай?

– Я, – подтвердил кот и добавил: – Приятно слышать, что вы обращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».

– Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, – нерешительно ответил мастер.

– Что же ещё, Маргарита Николаевна? – осведомился Воланд у Маргариты.

– Вернуть его роман и… – Маргарита подбежала к Воланду, припала к его коленям и зашептала: – …верните ему рассудок…

– Ну, это само собой, – шёпотом ответил Воланд, а вслух сказал: – И всё?

– Всё, – подтвердила Маргарита, розовея от радости.

– Позвольте мне сказать, – вступил в беседу мастер, – я должен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кроме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Маргарита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?

– И уйду, если только ты меня не прогонишь, – сказала Маргарита.

– Безумие! Безумие, – продолжал мастер, – отговорите её.

– Нет, не будем отговаривать, – покосившись на мастера, ответил Воланд, – это не входило в условие. А вот насчёт чисто технической стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!

Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил её мастеру со словами:

– Документ!

Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кармана бумаги и даже большие прошнурованные книги.

– Ваша история болезни…

Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смотри, смотри…»

– …прописка в клинике…

– Раз, и в камин! – затрещал Коровьев, – и готово! Ведь раз нет документа – и человека нет? Не правда ли?

Бумаги охватило пламя.

– А это домовая книга, – пояснил Коровьев, – видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…

Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.

– Нету Могарыча, – сладко сказал Коровьев, – что Могарыч? Какой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.

Тут прошнурованная книга исчезла.

– Она уже в столе у застройщика, – объяснил Коровьев. – И всё в порядочке.

– Да, – говорил мастер, ошеломлённо вертя головой, – конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…

– Больше я не смею беспокоить вас ничем, – начала Маргарита, – позвольте вас покинуть… Который час?

– Полночь, пять минут первого, – ответил Коровьев.

– Как? – вскричала Маргарита, – но ведь бал шёл три часа…

– Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шёл! Ах, до чего всё это условно, ах, как условно! – эти слова, конечно, принадлежали Коровьеву.