По крайней мере они расстались, сохранив друг о друге самые светлые воспоминания.

Что касалось профессора Хедли, то он имел все основания негодовать и возмущаться. Как и любому преподавателю, студенты-тупицы ему были не нужны. Он слишком высоко ценил свое время и знания, чтобы тратить их на дураков и лентяев, которые даже не считают нужным являться на консультацию вовремя. Правда, Хедли заметно расстроился, когда узнал, что Рурк опоздал не по своей вине, однако он не счел нужным первым сделать шаг навстречу. Исправлять положение Рурку предстояло самому. Он должен был доказать профессору Хедли, что он не кретин, что он любит писать, хочет писать и готов этому учиться.

Но чтобы научиться чему-то новому, сначала ему следует извлечь необходимые уроки из сегодняшнего печального опыта, чтобы не повторять одних и тех же ошибок.

Этот ноябрьский вторник был первым по-настоящему холодным осенним днем, предвестником скорой зимы. Он же стал первым днем взрослой жизни Рурка Слейда. Без помпы, без парада свершился этот обряд превращения из юноши в мужчину. Сегодня Рурк утратил последние иллюзии, последние остатки детской невинности. Отныне доверие, дружба, верность превратились для него просто в слова, в отвлеченные понятия, не имеющие никакого практического приложения. Их заменил насмешливый, чуть циничный взрослый скепсис, ставший спутником Рурка на долгие годы.

Впрочем, сам он о своем преображении не подозревал. Лишь несколько лет спустя, когда у него появилась необходимость занять чем-то избыток свободного времени, Рурк попытался вернуться в прошлое, чтобы понять, когда его жизнь из благословения превратилась в проклятие. И наткнулся на этот день.

Но пока Рурк ничего этого не знал. Он даже не догадывался, что на протяжении ближайших месяцев будет размышлять об этом вторнике накануне Дня благодарения – о том, что он извлек из столкновения с профессором Хедли, о том, что узнал он от Лесли о себе. Эти мысли займут у него не одну бессонную ночь, но в конце концов это время не пройдет для него зря.

И лишь о своем бывшем друге Тодде Рурк старался не думать».

Закончив читать, Паркер некоторое время внимательно разглядывал последнюю строчку, потом разжал пальцы, и лист бумаги плавно скользнул под колеса его инвалидного кресла, где уже лежали другие такие же листки. Не поднимая глаз, он спросил:

– Ну как?

Марис пошевелилась в кресле и, с трудом распрямив затекшие ноги, спустила их вниз. Потом она провела ладонями по бедрам и, положив сцепленные руки на колени, негромко вздохнула.

– Очень хорошо, Паркер, – сказала она. – Настолько хорошо, что я… Конечно, это будет против правил компании и моих личных принципов, но я готова выплатить десять тысяч долларов аванса под одно твое обещание закончить рукопись. Когда она будет готова, мы сможем обсудить условия контракта. Если мы не сможем договориться и ты решишь продать книгу другому издателю, ты должен будешь вернуть эти деньги из первых полученных тобою выплат. Если же ты примешь наши условия, десять тысяч будут учтены при выплате официального аванса, сумма которого будет оговорена при составлении договора. Ну а пока тебе следует обзавестись литературным агентом. Я бы посоветовала обратиться к…

– Я вижу, ты кое-что соображаешь в книгоиздании, но ведь и я тоже не вчера родился, – перебил Паркер.

– Что такое?! Ты не согласен?

– Двадцать пять «штук», и ни центом меньше. Между прочим, эта сумма едва-едва покроет мои издержки – мне ведь надо покупать картриджи для принтера и бумагу.

– Похоже, ты привык пользоваться самой дорогой бумагой, – заметила Марис. – Ладно, так и быть, предлагаю пятнадцать тысяч, хотя с моей стороны это чистое безумие – ведь у меня нет синопсиса романа, под который я даю деньги.

Несколько секунд Паркер размышлял.

– Пусть будет пятнадцать, только без этого твоего пункта о возврате в случае продажи другому издательству и без зачета при выплате аванса. Иными словами, эти пятнадцать тысяч должны остаться у меня при любом раскладе, идет? Ну же, Марис!.. Неужели «Мадерли-пресс» боится рискнуть какими-то паршивыми пятнадцатью тысячами?

Он был прав, и Марис не видела смысла торговаться дальше – разве только для того, чтобы поддержать собственную репутацию. Впрочем, спорить с ним ей придется еще раз – при подписании официального договора. Уж тогда-то она не уступит ему ни одного цента!

– Договорились. – Марис протянула ему руку. – Как только я вернусь в Нью-Йорк, наш юридический отдел оформит это джентльменское соглашение, подготовив договор о намерениях. Пока же тебе придется положиться, на мое слово, а мне – на твое…

Сняв кресло с тормоза, Паркер уцепился за протянутую руку Марис и подкатился к ней совсем близко.

– Насколько я успел заметить, ты женщина, а не джентльмен, – сказал он.

– Насколько я успела заметить, ты тоже далеко не джентльмен, – парировала Марис. – А кто ты – этого я, пожалуй, говорить не буду.

Рассмеявшись, Паркер выпустил ее руку.

– Ты совершенно права! Хочешь забрать остальное с собой? – Он показал на разбросанные по полу листы рукописи.

– Конечно. Мне хочется показать эти страницы отцу.

– А мужу?

– Ной, как правило, занимается чисто практическими делами; творческие вопросы лежат на мне, раз уж он знает, что я всерьез заинтересовалась этой рукописью, я думаю, он тоже захочет на нее взглянуть.

Взявшись за колеса, Паркер отъехал назад, чтобы Марис могла собрать с пола рассыпанные листы.

– Я бы тебе помог, но… – начал он проникновенным тоном.

– Не беспокойся, я справлюсь, – перебила Марис, опускаясь на колени и запуская руку под кресло, куда улетело два самых первых листа.

– …Но мне слишком нравится смотреть на тебя в таком положении, – невозмутимо продолжил Паркер. – Знаешь, у меня ведь тоже есть свои мечты и фантазии. Я уже несколько раз представлял, как ты стоишь передо мной на коленях и…

– …И упрашиваю продать твою рукопись именно «Мадерли-пресс»?

– Об этом я не подумал. Пожалуй, и это тоже, но… Это не главное, как ты понимаешь…

Марис посмотрела на него и сразу же об этом пожалела. Лучше бы она этого не делала. Паркер не улыбался. Он даже не дразнил ее, к чему Марис уже начала привыкать. Похоже, он говорил совершенно серьезно, и у нее по спине пробежал холодок.

– Грязные фантазии… – Паркер пожал плечами. – В каком-нибудь другом штате меня даже могли бы арестовать.

– Прекрати! – почти выкрикнула она.

– О'кей, прекращу…

– Большое спасибо.

– Но только когда ты перестанешь ползать передо мной на карачках и так соблазнительно оттопыривать зад. Так и хочется задрать тебе юбку и засадить по самые гланды…

– Пишешь ты неплохо, но разговаривать не умеешь.

– А по-моему, я очень ясно выражаю свои мысли.

– Мне следовало бы заявить на тебя в полицию и обвинить в сексуальных домогательствах.

– Я буду все отрицать. К тому же я инвалид, и любой состав присяжных сразу поймет, что при всем моем желании у меня не было ни намерения, ни реальной возможности засадить тебе по самые…

– Только потому что ты инвалид, я так не поступлю, – сердито перебила Марис, продолжая собирать с пола рассыпанные страницы.

Потом она увидела шрам.

По случаю жары Паркер был без носков. На ногах у него были легкие кожаные сандалии – совершенно новенькие, даже не поцарапанные. Белесый, изломанный шрам шириной в добрых полдюйма пересекал плюсну правой ноги и убегал вверх, в штанину брюк. Выглядел он жутко, и Марис невольно замерла.

– Выше – еще хуже, – сообщил Паркер. – По сравнению с остальными это даже не рубец, а царапина.

Марис посмотрела на него.

– Мне очень жаль, Паркер. Я…

– Не надо извинялся. Нездоровое любопытство свойственно человеку. Испокон веков толпы зевак собирались на базарных площадях, чтобы поглазеть на какого-нибудь уродца. Я уже привык к тому, что на меня таращатся. Не всем же хватает такта вовремя отвернуться.

– Я хотела сказать, – перебила Марис, – я сожалею, что с тобой случилось такое несчастье… Тебе было очень больно?