Ему было наплевать, если даже сработало охранное устройство и где-нибудь в недрах местного отделения полиции заголосила сирена. Раз уж он не является преступником, скрывающимся от правосудия, пусть лучше его поскорее задержат. Ну а пока стоит раздобыть хоть немного воды, чтобы напоить ребенка и напиться самому.
Дом оказался не слишком большим. Видимо, здесь давно никто не жил: в комнатах, в коридоре – кругом царило запустение. Но Джон едва ли разобрал, что к чему со всей быстротой, на которую он был сейчас способен, офицер двинулся на кухню. Подойдя к раковине, он открыл кран с холодной водой. Ничего.
– Черт побери!
Но затем глухо забурчало, хлопнуло и наконец вода потоком хлынула из крана. Сначала текла ржавчина, почти коричневого, цвета, но через несколько секунд струя стала прозрачной. Джон подставил ладони под прохладную струю и с жадностью сделал несколько глотков. Затем с удовольствием намочил свой затылок.
Потом провел влажными ладонями по головке Кевина. – Ну как лучше? Прохладнее? То-то, – сказал он, помочив заодно красные щечки ребенка.
Но Кевин тоже хотел пить, и Джону неожиданно пришло на ум, что никаких средств, чтобы, так сказать, осуществить доступ жидкости внутрь организма малыша, у него нет. Кендал иногда поила мальчика смесью, кипяченой воды с фруктовым соком из бутылочки с соской, но Джон, разумеется, и не подумал захватить с собой хотя бы одну. Конечно, на кухне и в комнатах имелись стаканы, но он опасался, что при попытке напоить младенца таким способом, тот просто захлебнется.
Ведь пока что ребенок умеет только сосать, и значит…
Он даже не сообразил поначалу, что делает – опустив палец под струю воды, Джон поднес его к ротику Кевина – и несколько капель упало мальчику на губы. Тот незамедлительно принялся сосать.
Ощущение оказалось странным и непривычным, но на удивление приятным.
– Не совсем то, что молочко у мамы, да малыш? – промурлыкал он нежно, снова смачивая палец водой и отдавая его на съедение малышу.
Интересно, что бы подумали его, друзья и коллеги если бы им довелось увидеть подобную душераздирающую сцену, задался вопросом Джон. Они бы, верно, и глазам своим не поверили.
И Лайза в том числе. Впрочем, о ней стоило забыть навечно. А ведь она не раз называла его махровым эгоистом за то, что он не хотел иметь детей. Более того, он даже оказывался это обсуждать. В сущности, они расстались именно по этой причине.
– У моих биологических часов кончается завод, – подытожила она как-то вечером.
– Ну так выбрось их – ответил он, не отрываясь от газеты.
Она запустила в него подушкой. Он опустил газету, предчувствуя генеральное сражение. Ватерлоо их взаимоотношений. Лайза уже не раз поднимала вышеупомянутый вопрос, но он, по обыкновению, всякий раз увиливал от ответа. В тот вечер она решила поставить вопрос ребром…
– Я хочу ребенка, Джон. И хотелось бы, чтобы ты стал его отцом.
– Я польщен, но аплодисментов не последует. Я ребенка не хочу. У меня никогда не было детей, и желания их иметь тоже.
– Но почему?.
– Слишком много причин, чтобы их перечислять.
Она поудобнее устроилась в кресле – своего рода имитация действий окапывающегося солдата, который, улучив момент, выпрыгнет из окопа и ввяжется в рукопашную.
– Я не тороплюсь. Мне все-таки хотелось бы выслушать аргументы.
– Для начала, – заявил он, – идея сама по себе неосуществима. Мы оба путешествуем и редко бываем дома.
– Я получу отпуск по уходу за ребенком от авиакомпании. – Следующая причина? – раздражение Лайзы с каждой минутой нарастало.
– Я не…
У него едва не вырвалось, что он не любит ее. В крайнем случае, ребенок заслуживал того, чтобы появиться на свет у любящих друг друга.
Взрослея и воспитываясь в неполной семье, Джон не знал, что значит иметь одновременно отца и мать. До тех самых пор, пока он не стал самостоятельно зарабатывать, его постоянно отфутболивали то к одному родителю, то к другому. И мать, и отец Джона, вполне законченные эгоисты; воспринимали сына истинной обузой, неудобством в жизни и, более того, постоянным напоминанием о неудачном браке.
Его родители упорно занимались устройством собственных дел и, весьма в этом преуспели. Отец заправлял департаментом гуманитарных дисциплин в университете Айви Лига, мать добилась поста вице-президента одной из ведущих архитектурных фирм.
Но как родители и отец, и мать оказались абсолютно несостоятельными. Помимо приличествующих случаю визитов в праздники, он практически с ними не общался. Но и они, в свою очередь, не оказывали никакого существенного влияния на его жизнь, да и не особенно к этому стремились. Их нечастые беседы велись вежливо, но на весьма отвлеченные темы. Короче говоря; родители с самого первого дня появления Джона на свет рассматривали его как досадное препятствие, мешающее карьере. К сожалению, взаимное восприятие родителей и сына за сорок три года ничуть не изменилось.
Соответственно у Джона в определенной мере развилось отрицательное отношение к семье и дому, как к месту совместного проживания всех домочадцев. Его так называемое семейство ни в малейшей степени не подготовило к возможности длительных взаимоотношений между мужчиной и женщиной и пригасило в нем естественный инстинкт отцовства.
Он ничего не имел против детей как таковых. Более того, он им сочувствовал – ведь чаще всего невинные, беззащитные крошки полностью оказывались во власти недостойных людей, имевших смелость называться родителями. В этой связи возникал вопрос: какой смысл заводить ребенка, если ты, скорее всего, тоже окажешься плохим отцом?
Изучая психологию, Джон узнал, насколько сильно влияние родителей на эмоциональное развитие ребенка. С отцом и матерью ребенок в лучшем случае превращался в плохо управляемую и регулируемую систему, именуемую „взрослый индивидуум“, а в худшем просто становился маньяком-убийцей. Под угрозой подобных трансформаций сознания находились не только дети Отъявленных негодяев, но и обыкновенных, на первый-взгляд, добропорядочных родителей – эгоистов.
По этой причине он отказывал Лайзе. Настолько эгоистичным Джон никогда не был. Он сознавал, и не без оснований, что они с Лайзой вряд ли долго протянут. Джон считал, что заводить детей, сильно сомневаясь в том, что они получат свою толику счастья, есть акт полнейшей безответственности.
Ко всем его рассуждениям подобного рода добавились еще тяжелые думы после неудачи в Нью-Мексико, когда он был вынужден распрощаться с ФБР. Словно читая мысли Джона, Лайза заделает за живое:
– Скажи, нет ли здесь связи событиями в Нью-Мексико?
– Нет.
– А я думаю, есть.
– Нет никакой связи.
– Если бы ты только рискнул поговорить со мной об этом, Джон, тебе сразу стало бы легче.
– Я не желаю говорить на эту тему и ребенка тоже не хочу. Давай поставим точку. Конец дискуссии.
– Ты самый эгоистичный сукин сын, которого я только знала.
Несколько дней она дулась, прежде чем снова заговорила. Он не слишком доверял, подозревая, что это очередная уловка с ее стороны – возможно, она решила забеременеть без его согласия и только ждала удобного момента, когда Джон позволит себе хоть чуточку расслабиться. С этого дня он стал пользоваться презервативами и даже подумывать об операции, которая бы наверняка лишила его возможности иметь детей.
Однако, прежде чем оперативное вмешательство состоялось, Лайза устроила ему сцену по поводу презервативов и убралась из его жизни навсегда. Спустя некоторое время Джона как раз вызвали в Денвер для сопровождения главного свидетеля обвинения назад в Южную Каролину.
И вот теперь здесь, в заброшенном доме, он пытается напоить младенца, протягивая ему палец, смоченный водой, под видом соски. Всего три недели назад, даже под угрозой смертной казни, Джон отказался бы не только поить ребенка и разговаривать с ним, но и рядом находиться бы не решился. То, что он проделывал сейчас, лежало за пределами возможного.
