– А никакой толкучки нет, только я. Я принесла из дома папоротник – он почему-то стал вянуть. Я решила, что ему пойдет на пользу искусственная температура. Не беспокойся, я тут ничего не трогала.

Пинки являлся единоличным и полновластным хозяином оранжереи. В своем хобби – разведении растений – Пинки был так же скрупулезен и удачлив, как в своей работе адвоката, как, впрочем, и во всех остальных областях своей жизни.

Он с гордостью оглядел ряды растений, выращенных его собственными руками. Мало кто из друзей Пинки, а еще меньше – врагов, знал о том, что его главной страстью были орхидеи, на которых он специализировался.

Он потратил массу средств и усилий для соблюдения идеального баланса температур в оранжерее. Здесь находился даже отсек со специальной аппаратурой, контролировавшей особый климат. Дюваль досконально изучил тему и каждые три года ездил на Всемирный конгресс любителей орхидей Пинки точно знал, какие именно температурные условия, освещение и влажность требуются для цветения того или иного сорта орхидей. Каттлея, офрис, стангопея, дендробиум – Пинки пестовал их, как пестует младенцев медсестра в отделении для новорожденных. Каждый цветок рос в отдельном горшке, со специальным дренажем, с индивидуальной подачей воздуха. Взамен Пинки требовал от своих растений образцового послушания и необыкновенной красоты.

И если они не хотели расстраивать своего хозяина, они такими и получались.

Как правило. Но, проходя мимо горшков с надписью «Венерин башмачок», он вдруг нахмурился. Стебли согнулись, хотя цветы у растения вовсе не были такими пышными и тяжелыми, как у других сортов.

– Я ухаживаю за ними уже несколько недель, и никакого результата. Что с ними такое?

– Может быть, еще рано…

– У них было достаточно времени.

– Иногда бывает…

– Это некачественные растения. Вот и все. Пинки спокойно взял горшок и швырнул его на пол. Горшок разбился о каменные плитки. На полу остались черепки, корни, смятые лепестки. Туда же последовал второй горшок.

– Пинки, не надо!

Реми подбежала и попыталась спасти один из оставшихся нежных цветков.

– Отойди, – отрешенно произнес он, отправляя на гибель следующее растение. Пинки не пощадил ни единого цветка. Скоро на полу лежала груда разбитых горшков. Дюваль со всей силы раздавил каблуком уцелевшие цветы. – Они портили вид моей оранжереи.

Огорченная потерей, Реми присела и начала собирать мусор.

– Не утруждай себя, дорогая. Я велю кому-нибудь из садовников этим заняться.

Он торопился, и ей пришлось пообещать, что она немедленно пойдет одеваться к приему. Но вместо этого Реми сама собрала черепки, аккуратно все убрала и покинула оранжерею, только когда та приобрела прежнюю девственную чистоту.

К дому через лужайку вела мощеная дорожка. По обеим ее сторонам, под навесом дубов с мшистыми стволами, цвели ухоженные клумбы. Вековые дубы стояли здесь задолго до возведения дома, а дом был построен в начале девятнадцатого века.

Реми вошла через заднюю дверь, поднялась по черной лестнице, минуя кухню, комнату дворецкого и столовую, откуда раздавались строгие приказания метрдотеля. К приезду Пинки с гостями столы с закусками и напитками будут роскошно сервированы.

У Реми оставалось не так много времени, чтобы привести себя в порядок, но все было подготовлено заранее. Служанка уже наполнила ванну и ожидала дальнейших указаний. Они обсудили, что Реми сегодня наденет, служанка достала платье и ушла. На ванну ушло немного времени – Реми нужно было оставить побольше времени на макияж. Пинки хотел, чтобы она хорошо выглядела сегодня вечером.

Через пятьдесят минут, когда Реми сидела перед туалетным столиком, она услышала, что в спальню вошел Пинки.

– Это ты?

– А ты ждала кого-то еще?

Реми поднялась и через гардеробную прошла в спальню. Она обрадованно улыбнулась, когда муж восхищенно присвистнул.

– Налить тебе выпить?

– Пожалуй. – Он начал раздеваться. Скоро он стоял посреди комнаты совершенно голый. В свои пятьдесят пять Пинки Дюваль находился в отличной физической форме. Ни грамма лишнего жира – результат суровой гимнастики и усилий личного массажиста. Стройная фигура была предметом особой гордости Пинки, ибо он сохранил давнюю привязанность к дорогим винам и нью-орлеанской кухне с ее знаменитыми десертами: хлебному пудингу с коньячным соусом и пралине с шоколадно-ореховым кремом.

Поцеловав Реми в щеку, он взял приготовленный ею коктейль и отхлебнул глоток.

– Я принес тебе подарок, а ты проявила невероятную выдержку, хотя, я знаю, его заметила.

– Я решила, что ты сам выберешь подходящий момент, – скромно потупилась она. – Кроме того, откуда я знаю, может быть, это не мне?

Он хмыкнул и подал ей красиво упакованную коробочку.

– По какому поводу подарок?

– Мне не нужен повод, чтобы дарить подарки моей красавице жене.

Реми развязала ленточку, осторожно развернула золотую фольгу. Пинки тихо рассмеялся.

– Чему ты смеешься? – спросила она.

– Обычно женщины разрывают упаковочную бумагу с неприкрытым любопытством.

– А я люблю наслаждаться предвкушением подарка.

Он погладил ее по щеке.

– Это потому, что ты их мало получала, когда была ребенком.

– Мало, пока в моей жизни не появился ты. В бархатной черной коробочке лежала платиновая цепочка с большим аквамарином в обрамлении бриллиантов.

– Какая прелесть, – прошептала Реми.

– Он мне понравился, потому что камень того же цвета, что твои глаза. – Поставив бокал на ночной столик, он вынул кулон из коробочки и повернул Реми к себе спиной. – Сегодня вечером тебе придется обойтись без этого, – сказал он, расстегнул цепочку с крестиком, который она всегда носила, и повесил ей на шею новую драгоценность. Потом подвел к огромному, в полный рост, зеркалу, которое когда-то стояло в парижском будуаре безвестной аристократки, обреченной на гильотину. Пинки критически рассматривал жену.

– Прекрасно, но не идеально. Это платье не подходит. Черное будет намного лучше. Желательно с низким вырезом, чтобы камень лежал на теле.

Он расстегнул платье и стянул его с ее плеч. Потом снял лифчик и отбросил в сторону. Камень опустился прямо в ложбинку между грудей. Реми отвела взгляд от зеркала и прикрыла руками грудь.

Пинки повернул ее лицом к себе и отвел ее руки от груди. Глаза его потемнели, дыхание участилось.

– Я так и знал, – хрипло проговорил он. – Лучше всего камень смотрится на голом теле.

Игнорируя ее слабые протесты, он подтолкнул Реми к кровати.

– Но, Пинки, я уже полностью готова к выходу!

– А биде на что?

Он опрокинул ее на подушки и опустился рядом.

Пинки всегда был готов заниматься сексом, но после успешно проведенного процесса его потенция невероятно возрастала. Сегодня вечером он превзошел сам себя. Через пару минут все было кончено. Реми оставалась в туфлях и чулках, но прическа и макияж сильно пострадали от столь яростной любовной атаки. Пинки скатился с нее, допил свой коктейль и встал с кровати. Беззаботно насвистывая, он направился в свою гардеробную.

Реми повернулась на бок, подперев голову рукой. Она с тоской думала о повторной процедуре одевания и приведения себя в порядок. Если бы у нее был выбор, она завалилась бы спать и не стала спускаться к гостям. Реми с утра чувствовала легкое недомогание, и оно еще не прошло. Однако меньше всего на свете она хотела, чтобы муж заметил ее вялость и слабость, которые она вот уже несколько недель от него скрывала.

Реми заставила себя встать. Она наполняла ванну водой, когда Пинки вышел из своей гардеробной – свежий, побритый, сияющий благополучием в своем черном, безупречно сидящем костюме. Он удивленно взглянул на нее.

– Я думал, ты уже готова.

Она беспомощно развела руками.

– Проще начать сначала, чем переделывать. К тому же, ты знаешь, я предпочитаю душ, терпеть не могу биде.

Он притянул ее к себе и поцеловал.

– Наверное, я продержал тебя в монастырской школе дольше, чем нужно. Ты обзавелась отвратительно ханжескими привычками.