– Вот же сучка!

А эта женщина, которой имя Эсмеральда, стоит в малоглубокой воде с нижней частью своей ночной сорочки, закатанной между ходулями наподобие трусов, и пуляет из автомата куда попало, чтобы убивать рыб, а после приходит на песок с может быть, тремя сильно дохлыми рыбами на боку и говорит идя далеко от несчастного мужчины:

– Вот же кобель!

Ночью, в доме, я не знаю, как она делает с ним, но думаю, что держит его привязанным для сна. Один раз я вижу, что она привязывает к его ногам большой кусок нашего несчастного корабля, и теперь, когда он хочет идти по пляжу ему надо тащить эту деревяшку. А другой раз она завязывает парашютной материей глаза этого мужчины и говорит:

– Это вас научит смотреть на меня так, как вы это делаете.

После она оставляет автомат на песке и развязывает свою ночную сорочку, чтобы плавать со всем удовольствием и говорит:

– Ах, как приятно, дорогой Фредерик, плавать совсем голой!

Но в другие дни он связан только как в первый раз и она бранит его без гнева. Она говорит:

– Я тоже грустная, что держу вас так. Если вы спокойны, и не хотите забрать у меня оружие, и даете мне клятву, вы скоро можете быть свободны.

Но он плюет изо рта на песок, чтобы показать свое презрение, и говорит:

– В один прекрасный день я свободен сам по себе, и уже я вас привязываю и делаю вам сто раз то, что вы мне делаете один раз.

Правда в том, я думаю, что вы никогда не сможете поместить двух французов вместе и добиться от них одинакового мнения.

Во время всех этих длинных дней плохая женщина не уходит от дома дальше ста шагов, и она плавает в одну сторону и в другую, но только не на конец океана. Часто она смотрит на границу джунглей, быстро поворачивая голову, и надеется увидеть меня своими глазами. Пищу она делает только из рыб и раковин, а один раз еще из неразумного грызуна, который выходит из джунглей. И всегда ее пища хорошо пахнет, и я очень хочу ее кушать.

После Фредерик работает на маленьком рисовом поле Кимуры по ту сторону дома, и он неловкий со своими связанными впереди руками, но он берет рис и тщательно делает дорожки для воды. Теперь он носит на руках и на ногах браслеты, которая эта изобретательная женщина мастерит из проволоки несчастного корабля, потому что один раз Фредерик сжигает парашютную веревку, которая связывает ему руки, и почти может убежать.

Часто этот мужчина сидит на песке с чашками, и бамбуками, и горелками, с которыми Кимура изготовляет спирт, и я вижу, что он не может понять, как Кимура поступает со всеми этими предметами, и он говорит один себе:

– Проклятый механизм! Если надо, я трачу дни и ночи, но я нахожу твой секрет!

И он правда находит его после много времени, и делает спирт из дерева для горелок и из риса для питья. После он пьет немного спирта, еще теплого, и я смеюсь внутри, потому что лицо его показывает, что это плохо, но эта женщина подходит шагов на десять с любопытством и презрением, и тогда он делает ртом довольный звук и говорит:

– Очень хорошо! Никогда не пью ничего лучше!

Наконец однажды я прячусь в траве, чтобы смотреть французов, и своими глазами вижу, что эта женщина смелеет до того, что выпрямляется на желтых скалах, и я говорю в уме: "Так вот, моя дорогая, один раз ты идешь быстрее меня, когда я на этих скалах, но теперь мы смотрим, кому победа". Мужчина сидит на песке, показывая мне спину, и я иду за домом, как змея. После я уже не в их зрении и неслышно забираюсь по бамбукам руками и ногами через окно, смотрящее на джунгли. И тогда я узнаю, что у меня мало разума и много гордыни, потому что эта проклятая женщина ставит повсюду в доме такие звоночки из кусочков железных банок, висящих на нитях в виде паутины. Когда вы внутри этой ловушки, вы не можете выйти, не наделав еще больше шуму.

Конечно, я беру все, что могу нести в руках, пока бегущая с криком француженка не подоспеет меня убить. Я беру овечью куртку американца, и его бутылку из железа и материн с надписью «US», и инструменты, которые я делаю, когда нас выбрасывает на этот остров, и быстро бросаю глаза повсюду, чтобы увидеть ножи солдат и топор, но их нет или они тщательно спрятаны. Тогда я подхожу близко-близко к своей смерти, потому что та женщина входит в бунгало, как раз когда я убегаю через окно, падая на всю мою высоту, и кричит:

– Стойте! Стойте, или я вас убиваю!

А я бросаю мое тело со всем моим добром в высокие травы, и она делает «так-так-так» куда попало в листья джунглей много раз, и мое сердце выходит из ума, и я даю клятву, что никогда не возвращаюсь в этот дом без приглашения. Даже потом, когда я далеко и спокойная, я еще дрожу от страха всем моим телом.

Но в тот день, что я говорю, пока солнце не садится, я вижу мою смерть еще раз. Плохая женщина сердится, что я убегаю, и ходит в джунглях больше двух часов, глядя мои следы, и она приходит на этот пляж австралийцев. Я не верю своим глазам, и вы, наверное, тоже, но это так. Она выпрямляется с автоматом в руках и с лентами патронов крест-накрест вокруг тела, и я лежу в укрытии, которое делаю из листьев, и это большое счастье, что она меня не видит и не идет в мою сторону. Но она видит пляж перед собой и песок, весь истоптанный моими ногами, и кричит:

– Зачем так продолжать? Мы, французы, женщин не убиваем! Если вы поднимаете руки на голове и идете ко мне, я даю вам хорошую еду и обильную воду и мы вас держим достойно, как пленницу!

И так она говорит приятными словами, но я знаю, что если высуну только нос, пускай он и короткий, как мои соотечественники, то она убивает меня навзничь в крови, наверное, ста патронами, и оставляет мое дырявое тело для еды зверей, после того как плюет на меня ртом. Так что я боюсь, но шевелюсь не больше камня и заклинаю духов этого острова, чтобы француженка не приходит на мое укрытие.

Она остается долго, бросая глаза повсюду на пляж и на джунгли, и вертится вокруг себя, говоря вот так по-французски и английски:

– Вы здесь? Отвечайте! Вы здесь?

Наконец терпение убегает от нее, и она говорит:

– Ну, японская ослица, я тебе покажу, что я делаю с тобой, когда ловлю!

И она делает «так-так-так» со злостью и куда попало в листья. К счастью, я не умираю, и она поднимает плечи, и идет в джунгли, откуда приходит, и возвращается к себе. Уй-юй-юй, какой же гадкий у этой женщины характер!

После приходит сезон пекучего солнца, и два француза остаются внутри дома почти весь день. Когда они идут наружу, я своими глазами вижу, какой тот мужчина: более жалкий, чем уличная собака. Борода его растет, и волосы тоже, и одна одежда у него – это штаны, да и то отрезанные короче колен, и его кожа делается темная от солнца, а волосы – желтыми. Он сидит в плену на песке, глядя в конец океана, и иногда поет себе музыку, очень тихо, я не могу слышать слова. Мое расположение на его стороне, и я боюсь, что он теряет свой здоровый смысл, как Йоширо, но один раз он показывает мне, что этот смысл у него пока есть.

Он на пляже со связанными ногами, чтобы делать маленькие шаги, а руки тоже связаны впереди, и он начинает работу в песке. Я не вижу из своих трав, что он делает, и эта женщина на лестнице тоже, потому что она говорит:

– Фредерик, что вы делаете?

А он говорит ей:

– Если кто-нибудь у вас спрашивает, говорите, что не знаете.

И тогда, прежде чем солнце заходит и она орет ему возвращаться в дом, он много и тщательно работает и ходит искать камни и ветку, полезную для того, чтобы делать песок чистый и плоским, и я, кажется, немного понимаю, и мое сердце стукает быстрее, потому что я боюсь, что эта женщина тоже понимает. В день после я прихожу в травы раньше солнца, и, когда связанный Фредерик выходит наружу из дома, он идет в сад, будто не знает, что ему делать. И тогда он видит мое имя и подбирает плод. Он стирает мое имя ногой, показывая плохой женщине спину, и после, когда он сидит далеко от нее и ест плод, она говорит:

– Смотри-ка, где это вы находите этот плод, который едите?