Полынов скрипнул зубами. Ай да полковник Федорчук! Надо же, какую «развесистую клюкву» на уши навесил! Нет, видите ли, у генерала Потапова штабной машины…

«Уазики» затормозили метрах в двадцати от горящих обломков, и из них посыпались десантники с огнетушителями наготове. И трех минут не прошло, как пламя было сбито, а развороченный остов самолета окутался белесым паром. Все предусмотрел генерал Потапов, не напрасно его спецы заставляли самолет кружить над Каменной степью, выбирая для посадки место подальше от карантинной зоны. Одно дело, когда об акции «зачистки» знают двадцать-тридцать человек из спецподразделения при штабе, другое — когда за расстрелом самолета из ручных ракетометов наблюдают из окопов солдатики срочной службы. Понятное дело, что сейчас основная задача спецподразделения — найти «черные ящики» и стереть записи о благополучной посадке. Тогда комар носа не подточит — мол, сами летчики виноваты, что-то не рассчитали, заходя на посадку, и гробанулись… Вон и какой-то офицерик место катастрофы видеокамерой снимает, чтоб, значит, как положено, картину для следствия военной прокуратуре с места событий, так сказать, с пылу, с жару, предоставить… Оперативно работают, не подкопаешься. Само собой, куски, содержащие даже призрачный намек на неестественность катастрофы самолета, вырежут, а пленочку для прокуратуры смонтируют как надо.

Полынов уткнулся лицом в пыль. Хорошо, успел отодвинуться назад, а то пришлось бы сейчас мордой в собственной блевотине лежать. Оператор, несомненно, снимет и окружающую панораму. В пыли Никита вывалялся основательно и не боялся, что его обнаружат при просмотре и монтаже пленки. Но вот если пленка зафиксирует блеск его глаз, тогда кадр увеличат, увидят живого свидетеля… И в Каменной степи откроется сезон охоты на человека.

Около часа Никита лежал в ложбинке под палящим солнцем, не смея пошевелиться. Хотелось пить, во рту пекло от желчи, в левый бок, под ребра, немилосердно давил кирпич мини-компьютера. Корпус пентопа, как и гарантировал Алексей, был целенький, но в сохранности начинки Никита глубоко сомневался. Испытание под траками танка — это для корпуса, а для внутренностей нужно испытание встряской. И во время своих «кувырканий» Никита это испытание пентопу устроил по полной программе, так что, наверное, если его сейчас открыть, изнутри крошево деталей посыплется…

Но ни жажда, ни солнце, ни боль под ребрами, не доставляли таких мучений, как возникшая в голове картина бегства от самолета. Почему-то видел ее Никита глазами Леночки Фокиной. Будто сидит Леночка в кабине трейлера, как раз выезжающего из трюма самолета на пандус, и видит спину улепетывающего во все лопатки Никиты. И столько недоуменного изумления в глазах Леночки, что у Никиты от бессильной ярости на копошащихся в останках самолета десантников окаменело сердце и задеревенели мышцы на лице. А картина в голове все повторялась и повторялась, будто ее зациклило…

Внезапно до слуха Полынова донеслись далекие, приглушенные голоса. Предельно медленно, миллиметр за миллиметром, он приподнял голову и посмотрел сквозь щели едва приоткрытых век. К счастью, офицер уже закончил съемку и спрятал видеокамеру, но десантники продолжали копаться в обломках. Человек пять разбрелись по степи, осматривая далеко разлетевшиеся осколки. Двое десантников стояли метрах в пятидесяти от Полынова и разглядывали крупный обломок обшивки самолета, во время взрыва пролетевший над головой Никиты. Один из десантников нагнулся, что-то поднял с земли, показал напарнику, и оба рассмеялись.

Мои солнцезащитные очки, узнал Полынов. Когда кувыркался во время взрыва, они чудом удержались на переносице, а вот когда прыгал через катящийся обломок, слетели… Зато кепи осталось при нем. Как вытирал пот с лица, так оно до сих пор было зажато в руке мертвой хваткой.

Десантник с довольным видом нацепил уцелевшие очки.

Смеетесь, гады, стиснул зубы Полынов. Весело вам, что взрывом людей на куски разорвало, а очки уцелели. Ладно, не долго тебе, подонок, веселиться осталось. Кого-кого, но именно тебя я по очкам узнаю. Всю обойму разряжу, дай только срок! За Леночку Фокину, за Володю Мигунова, за Олега Братчикова, за Василия Тимофеевича Устюжанина и за весь экипаж…

От «уазиков» что-то зычно прокричали в мегафон, и разбредшиеся по степи десантники заспешили к машинам.

Ага, понял Никита, нашли все три «черных ящика»…

Десантники живо попрыгали в машины и укатили, а Никита продолжал неподвижно лежать. У обломков самолета никого не осталось, но Полынов не мог себе позволить рисковать — вдруг кто-то наблюдает за местом катастрофы в бинокль. Единственное, на что он решился — осторожно вытащить из-под себя полу куртки с пентопом, а затем, уткнувшись лицом в пыль и чрезвычайно медленно перемещая руки, натянул кепи. Голову от солнца он кое-как защитил, но вот от жажды спасения не было.

Примерно через час к месту катастрофы подкатил крытый «урал». Из него неторопливо выбрались пятеро худосочных солдатиков срочной службы в застиранном ветхом обмундировании, расстелили на земле несколько кусков брезента и с видимой неохотой занялись скорбной работой. Больше всего Никиту поразило то, что не было ни одного целого трупа. Останки людей собирали по кускам, и каждый раз, видя, как на брезент укладывают что-то бесформенное, кровавое, с обрывками оранжевой материи, Никите представлялось, что это останки Леночки Фокиной. И тогда опять в голове воскресала навязчивая картина, как она смотрит ему в спину сквозь ветровое стекло выезжающего из трюма трейлера. Но во взгляде Леночки уже не было недоумения, а был грустный укор… Глупыми и наивными казались теперь недавние романтические мечты, что в Каменной степи у них с Леночкой все получится. Ничего не получится! Никогда больше он не окунется в ее глаза, не коснется ее руки, как не увидит больше смущенной улыбки Володи, не услышит едкого замечания в свой адрес Олега, и никогда Тимофеич не пожмет ему крепко руку. Никогда!

Похоронная команда закончила собирать останки часа через три, и к тому времени Полынов от жары и жажды стал впадать в беспамятство. Он даже не заметил, как машина уехала. Вот она только что стояла у обломков самолета, туда-сюда ходили солдатики, а теперь нет ни машины, ни людей. И пыль над ее следом в степи давно опала.

Дальнейшее вообще воспринималось фотографическими снимками через неравные промежутки времени, на которых все вокруг оставалось на своих местах, лишь солнце пунктиром скакало по небу, приближаясь к горизонту. А когда оно стало садиться, то Никите показалось, что это не вечер наступает, а меркнет его сознание. И меркнет навсегда.

Никита поднялся только тогда, когда небо усеяли звезды, а сгущающиеся сумерки стали переходить в ночь. Поднимался он тяжело: вначале долго стоял на четвереньках, пытаясь сосредоточиться и хоть как-то прийти в себя, наконец с трудом распрямился и, волоча ноги, побрел по степи строго на север.

До ближайшего шоссе между районным центром Каменка и деревней Куроедовка было около двадцати километров.

Через час над Каменной степью взошла луна и, затмив на небосводе звезды, залила равнину зеленым потусторонним светом, окончательно погрузив сознание Полынова в сумеречное состояние. Никита шагал по степи с методичностью робота, бездумно, механически переставляя ноги, и казалось, что так будет всегда, потому что пустыня представлялась ему бесконечной, время — остановившимся, жизнь — пустой суетой, а его движение в призрачном лунном свете — вечным. Как путь во мраке после смерти…

Очнулся Полынов от льющейся на лицо воды. Он встрепенулся, выхватил из чьих-то рук двухлитровую пластиковую бутылку и жадно прильнул к горлышку. Пил, захлебываясь, кашляя, но не отрываясь — вода была теплой, сильно газированной и бурлила в горле выделяющейся углекислотой. Живительная влага, не достигая желудка, впитывалась в организм, как в сухой песок, иссушенное тело наливалось на глазах, заглаживая морщины на обезвоженной коже, подобно изнуренному засухой растению, распрямляющему свои листки во время долгожданного дождя.