— Боюсь, что до конца совместной работы такого случая не представится, — усмехнулся Полынов.

— Во! А чем же мы там заниматься будем? — неподдельно удивился Олег. — По степи в передвижной лаборатории кататься?

— В основном, — кивнул Полынов. — Кстати, скафандры биологической защиты в снаряжении имеются?

По тому, как изумленно переглянулись его сотрудники, Никита понял, что о ситуации в Каменной степи они имеют смутное представление. Впрочем, и он сам о ситуации знал не намного больше.

— Ох, ни фига себе… — выдохнул Олег.

— Скафандры будут, — заверила Леночка.

— Ну и ладненько, — спокойно констатировал Никита, не став придавать инциденту особого значения. Он отхлебнул кофе из стаканчика и внимательно посмотрел на Мигунова.

«Свой парень» сидел тихо, как мышка. Стеснительно жевал бутерброд и явно чувствовал себя неадекватно ситуации. Парень определенно страдал комплексом неполноценности, что при таких наружности и комплекции было неудивительно.

— Вы извините, я пока еще не совсем понимаю ваш сленг, — начал Полынов, чтобы переменить тему разговора и не выглядеть в глазах подчиненных совсем уж «дубовым» начальником, не видящим ничего, кроме просчетов в работе. — Володя, а что означает «вечный студент»?

Мигунов поперхнулся бутербродом и закашлялся.

— Что, студент, попался на горячем?! — неожиданно гаркнул Олег и покровительственно постучал Володю по спине. — Ученье — свет, а неученье — круче!

— Олег! — укоризненно одернула Братчикова Леночка. — Прекрати! Володя у нас человек безотказный, — стала она объяснять Никите. — Все «дырки» им затыкают. А с такой суматошной работой, как у нас, разве успеешь диплом защитить? Вот и откладывается защита из года в год.

Чувствуя, что попал в весьма щекотливую ситуацию, Никита вновь переменил тему.

— Кто-нибудь владеет навыками патологоанатома?

Вопрос окончательно огорошил его бригаду.

— А вы думаете, мои знания в этой области могут пригодиться? — осторожно спросила Леночка.

— Хотелось, чтобы нет… — вздохнул Никита. — Но надо быть готовыми ко всему.

— Веселый разговор, однако, получается, — язвительно заметил Олег.

— Мне кажется, что когда вы на эпидемию в Туркменистан вылетали, то вряд ли плясали от радости, — сухо отбрил Полынов.

— Тогда было известно, куда и зачем летим!

— Неизвестность может оказаться хуже.

Разговор принял неожиданное для Никиты направление. Хотелось с самого начала, что называется, влиться в коллектив, а получился менторский начальственный монолог. К тому же сплошь банальный. Вот и не верь, что благими намерениями вымощена дорога в ад…

К счастью, тягостную беседу прервал вернувшийся Беспалов.

— Нашли общий язык? — вихрем ворвался он в лабораторию. — Значит, так: вылет завтра из Домодедово в четыре двадцать утра. Восемнадцатый терминал, посадка по удостоверениям. Олег, чтобы в девять вечера машина экспресс-лаборатории была на спецконтроле.

«А почему из Домодедово, а не из Раменского?» — чуть было не спросил Полынов, но вовремя прикусил язык. Какое ему дело, что самолет взлетит не с базового аэродрома МЧС, а с гражданского? Главное, чтобы вылетел.

Никита допил кофе и встал. Очень вовремя появился Беспалов. Неизвестно, чем бы закончился столь «приятственный» во всех отношениях разговор. Может, своими менторскими поучениями окончательно настроил бы бригаду против себя. Если, конечно, этого уже не случилось.

— Спасибо за кофе, — поблагодарил он. — До встречи в аэропорту.

Уже у дверей он услышал, как Беспалов обескуражено поинтересовался:

— Ребята, что здесь случилось? Никак, характерами не сошлись?

— Сеня, ты кого нам в начальники сосватал? — возмутился Олег.

— А что?

— Да непьющий он…

Никита невесело хмыкнул и закрыл за собой дверь.

Как ни странно, но последняя фраза Олега подняла у Полынова настроение. Лучше все-таки при первом знакомстве прослыть трезвенником, чем занудным «сухарем». От мнения, что ты «сухарь», — попробуй, отмойся, а изменить мнимый статус трезвенника — плевое дело.

Припомнив треп Беспалова о неразрешимой загадке лестницы в здании, Никита на обратном пути воспользовался лифтом. Ощущение, прямо сказать, он испытал не из приятных — кабина дребезжала, раскачивалась, словно опускалась не в вертикальной шахте, а скользила по головоломному желобу бобслейной трассы. К счастью, все закончилось благополучно, и Никита в полном здравии был доставлен на первый этаж. Хотя больше пользоваться лифтом не хотелось.

Но когда Полынов шагнул из прохлады здания в полуденную жару на улице, то ощутил страстное желание до вечера кататься в утлой кабинке лифта вверх-вниз, предпочитая оставаться в прохладе, чем шляться по раскаленным улицам. Может, стоило купить в ближайшем киоске бутылку водки и вернуться в лабораторию? Так сказать, с покаянием?

Нет уж, одернул себя Никита и ступил на расплывающийся под подошвами асфальт. Нечего малодушничать и заискивать перед подчиненными, так и без того подмоченный имидж можно окончательно испортить. Надо быть «спокойну и выдержану». Как говорится, умерла, так умерла, и не хрен воскрешать.

В первом же киоске Никита купил зеркальные солнцезащитные очки, нацепил их на нос, и жара вроде бы сразу спала. Элементарный обман зрения, но психологический эффект от него весьма действенный. Настроение опять пошло вверх. Вспомнилась очаровательная микробиолог Леночка, и тотчас в голове завертелась похабная песенка: «Один халатик был на ей, а под халатиком у ей все голо-то, все голо-то, все голо…» Однако Никита мужественно наступил песне на горло. Как гадюке подколодной. Почему-то именно в таком ракурсе видеть Леночку не хотелось, хотя с некоторых пор Никита и взял для себя за правило думать о женщине только как о женщине. Иначе, если начнешь представлять ее как нечто возвышенное и неземное, — возможны варианты с непредвиденными последствиями. Как с лаборанткой Лилечкой, из-за которой все в его жизни некогда полетело вверх тормашками. Слишком серьезно он тогда отнесся к их связи, а когда она внезапно оборвалась, свету белого невзвидел. Забросил науку, завербовался в спецшколу… Никита постарался побыстрее уйти от этих мыслей, но напоследок все же почему-то подумалось, что с Леночкой у него в Каменной степи все получится. И будет это красиво.

В Армянском переулке Никита купил в киоске кофе в зернах, бросил кулек в полиэтиленовый пакет, где сиротливо покоился так и не понадобившийся галстук, и, неторопливо шагая по теневой стороне улицы, вышел к Чистым прудам.

Возможно, когда-то при Юрии Долгоруком или Иване Калите пруды и оправдывали свое название, но с тех пор, как опричники Ивана Грозного загадили их, сбрасывая в воду трупы, никому не удалось возвратить прудам их былую «пречистость». И современные власти, одевшие берега в гранитный парапет, не смогли возродить первозданность прудов. Как была вода мутной и стоялой, такой она и осталась. Наверное, лучше было бы засыпать пруды и на их месте возвести часовенку по невинно убиенным жертвам, тем более что, подобный прецедент в Москве уже случился, когда засыпали зимний плавательный бассейн. Но, похоже, ни те древние «грозненские» события, ни более близкие по времени, одноименные, но дальние по расстоянию, московские власти не интересовали, и пруды продолжали существовать, наводя на жителей тоску и уныние. Ну какая красота может быть у водоема, намертво зажатого со всех сторон плотным рядом домов?

Впрочем, динамик летнего кафе утверждал иное. «Чистые-е пруды-ы-ы, задумчивы-ые и-ивы…» — надсаживаясь в сладостной истоме, тянул певец. До какой же степени надо быть урбанизированным человеком, ни разу не высунувшим нос за черту города, чтобы воспеть грязные лужи? Только извращенцу может прийти на ум обозвать чахлые рахитичные ивы на берегу задумчивыми.

Загорелый до черноты пацан в одних трусах сидел на парапете на самом солнцепеке и держал в руках удочку. Поплавок на неподвижной глади мутно-зеленой воды стоял как вкопанный. Кому тут клевать, спрашивается? Головастикам разве… Вот из таких пацанов и вырастают потом насквозь градолюбивые уроды, воспевающие сточные канавы.