Дней через пять женщины видели, как Утроба собралась в город, накрасила губы, пришила новый знак «ОСТ».

Она ушла и не вернулась. Надька из закутка перебралась в барак, ее пожалели: хоть и на самом нижнем ярусе, почти у самого пола, но место отвели.

В закутке появилась новая хозяйка — Парамонова Анна Васильевна, заместитель председателя группы «Не сдадимся!». Очень ее нахваливала Завалишину, Ира Уварова.

Жить стало полегче.

Ганс, улучив момент, сказал:

— Я догадался, фрау, вы понимаете по-немецки. Не опасайтесь меня, я не враг.

Вошли курильщики, он строго прикрикнул на Киру, чтобы она действовала поскорее, и незаметно подмигнул.

Кира вечером посоветовалась с Галей:

— Как быть?

— Говори по-немецки плохо, как все мы…

На другой день Кира проходила мимо станка Ганса. Он сунул ей в карман сверток — в нем оказались кусок хлеба с ломтиком бекона и записка по-немецки: «Приходи после перерыва. Это уничтожить!»

После обеденного перерыва Кира обычно мыла пол в женской. На этот раз она начала с мужской. Появился Ганс. Кира отдала записку и сказала по-немецки:

— Уничтожьте сами!

Ганс усмехнулся, порвал бумажку на мелкие кусочки.

— Спасибо… — И повторил: — Не опасайтесь меня, я не враг. На первом этаже работают ваши. Передайте им, у мастера Лейшнера в кладовой много деревянных ботинок. Он их экономит. Пусть попросят, а если откажет, надо обратиться к инженеру Хенку.

Ганс крепко пожал руку и ушел.

На первом этаже работали только восточные рабочие — одни девушки. Своя обувь у большинства давно порвалась, поэтому ходили босыми, а цементный пол был усыпан металлическими опилками и стружкой.

Мастер Лейшнер немного поломался:

— Какие ботинки? Где я их вам найду?

Галя попросила:

— Спросите, пожалуйста, у герра Хенка. Мастер с любопытством посмотрел на русскую, посмевшую давать ему советы.

— Хорошо, фрейлейн, подумаю.

Он впервые за все время назвал Галю «фрейлейн». Мастер принес пару сандалий из парусиновой тесьмы на толстой деревянной подошве.

— Получите, фрейлейн. Если подойдут, буду рад. После смены получите и для всех…

Галя весело застучала «босоножками» по цементному полу.

Утром Кира прошла мимо Ганса. Очень хотелось подойти, пожать руку, но она лишь улыбнулась.

Восьмого марта 1944 года, открыв шкафчик, где хранился ее халат и незамысловатый инвентарь, Кира нашла в кармане завернутую в тонкую бумагу березовую веточку с крохотными листочками и маленькую плитку шоколада.

Кира с трудом сдержала слезы.

Накануне, перед сном, кто-то из женщин сказал:

— Завтра восьмое.

— Ну и что? — ответил чей-то раздраженный голос.

— Восьмое марта…

— А тебе что от этого? Маковку дадут?

Зашумели, принялись вспоминать, как проводили этот день дома, кляли свое теперешнее, бесправное положение.

— Я, бывало, только проснусь, а мне братишка Колька коробку конфет подает и духи «Красная Москва».

— Нам всем подарки делали. Письма смешные писали. С предсказаниями…

Галя рассказала, как в последний мирный Женский день товарищи подарили ей набор пластинок.

— Ты представь, все пластинки Лемешева!

Кира слушала и с горечью думала, что все это ушло и, наверное, никогда не вернется.

И вдруг подарок!

Вечером Галя сказала радостно, что в сумке с инструментом нашла маленького симпатичного медвежонка в бело-красном колпачке. И другие женщины с восторгом рассказывали, что тоже получили подарки. Видимо, Ганс действовал не один.

После ужина женщин строем повели в кино. Это тоже явилось радостной неожиданностью. Сначала показали кинохронику: Адольф Гитлер произносит речь, Адольф Гитлер беседует с итальянским послом, затем пошли кадры фронтовой хроники, и, наконец, — девчонки аж завыли от восторга — начался «Антон Иванович сердится». К концу фильма все ревели… Там был. Ленинград, знакомые, почти родные артисты, даже смешной, жалкий Керосинкин родней родного. Все это было далеким прошлым, настоящим был барак.

В начале лета Ганс сказал:

— Не удивляйтесь, вам скоро придется уехать в другое место. Не волнуйтесь, это мы хотим вам добра.

Не прошло и недели, Киру и еще несколько работниц увезли в контору на Франкфуртеналлее, где Маце Вейдеманн, управляющий имением фрау Белинберг, заметил красивую Киру.

Чтобы не забыть адрес Ганса, Кира часто повторяла его вслух: «Гансу Линднеру, Доломитенштрассе, 18, Берлин-Панков».

Щелкнул выключатель, стало чуть светлее. Отодвинули засов, но дверь не открывают. «Чего они тянут?»

— Господин Орлов, как вы себя чувствуете?

— Лучше не может быть, поручик.

— Приятно слышать.

Наконец-то открыли дверь. Все-таки хорошо при свете!

— Пойдемте, господин Орлов. Приказано доставить вас наверх. Вы можете идти?

— Странный вопрос.

— Но вы тут трое суток, без обеда.

— И без ужина.

«Про воду я вам, стервецы, не скажу! А она кап-кап. Минут пятнадцать — и полная ладонь! А то еще почините».

— Не беспокойтесь, поручик. Дойду. «Куда поведет? На допрос? А голова кружится… Ничего, дойду».

…Большая светлая комната. Окна настежь. Никого нет. «Чем это тут пахнет? Гарью? Значит, опять немцев бомбили? Почему же я не слышал? Спал? Здоров спать, Алексей Иванович!»

— Выпейте молока, господин Орлов. После вашего поста молоко очень полезно.

— Надеюсь, без отравы?

— Не забудьте, что вы нужны генералу живым… А теперь прошу в это кресло — будем наводить красоту.

Орлов сел в кресло перед зеркалом. «Ого! Здорово оброс!» Из-за ширмы вышел парикмахер в белом халате поверх военной формы. С любопытством взглянул на Орлова и сразу отвел глаза.

«Ужакин! Лейтенант! Встречались еще перед войной. Как его? Николай? Михаил? Вспомнил — тезка, Алексей».

Астафьев приказал:

— Постриги, Рыбаков, побрей…

— Слушаюсь, ваше благородие!

Поручик подсел к журнальному столику, взял газету. Орлов рассмотрел название — «Доброволец».

Парикмахер, избегая смотреть на Орлова, выкладывал из чемодана инструмент.

«Значит, ты здесь Рыбаковым ходишь?»

— Постарайся, Ужакин, по старому знакомству. Поручик Астафьев услышал, взглянул на парикмахера, подбежал.

— Рыбаков! Положите бритву!.. Руки! Руки вверх, Рыбаков! Дежурный!.. Вошел офицер.

— Господин Севостьянов! Унтер-офицер Рыбаков арестован. Отведите куда следует.

— Есть отвести арестованного!

— Срочно парикмахера.

— Есть!

— Вы неосторожны, господин Орлов. Рыбаков мог вас зарезать, как цыпленка.

— Ужакин? Не смог бы. Он трус!

— Тем более…

— Разрешите взглянуть на вашу газету? Астафьев подал Орлову газету.

— Плохая газета. Когда редактировал Жиленков, хоть что-то было, а сейчас редактором князь Барятинский-Эрастов. Знаю его по Парижу. Грандиозный болван.

Под названием газеты «Доброволец» жирным шрифтом напечатано: «Ежедневная газета войск освободительного движения». Орлов пробежал глазами заголовки статей: «На фронтах», «Германские войска снова потеснили советские позиции», «Все силы русского народа на освобождение родины от большевизма».

Хроника, объявления.

«Генерал-лейтенант Г. Н. Жиленков в Париже — сердечная встреча с вождем Народной партии Жаком Дорио. На встрече присутствовали глава милиции и руководитель легиона французских добровольцев мосье Дорнан, главный редактор «Эвр» Марсель Дза, редактор «Нувель ревю франсез» Дрие ла Рошель, писатели Бери, Бразильяк».

«Беседа с А. Ф. Керенским. Корреспондент германского информационного бюро передает из Мадрида, что туда поступило известие об интервью с А. Ф. Керенским, которое он дал известному журналисту. Министр — председатель Временного русского правительства — заявил: «Россия вполне созрела для борьбы за свободу. Я твердо верю, что генерал-лейтенант Власов поведет ее по верному пути».