Администрация советского павильона пропускала своих туристов через служебный вход. Но и через него пройти было не так просто — и здесь осаждали десятки людей, умоляли захватить с собой, протягивали паспорта, просили поставить советский штемпель.

Утро 28 октября было свежим. С реки Святого Лаврентия дул холодный, совсем уже осенний ветер. Обычно мы с Алексеем Орловым доезжали на метро до станции «ЭКСПО», находящейся неподалеку от павильона США, затем шли пешком по «космическому» переходу, соединявшему остров Сант-Элен с островом Нотр-Дам. До нашего павильона минут десять ходу. И на этот раз мы не изменили привычному маршруту. Миновали «космический» переход, повернули к павильону Туниса. Очаровательная девушка стукнула по моему паспорту печаткой и пожелала приятно провести время, знакомясь с ее страной… Вскоре я ушел, Орлов остался.

Если бы я знал, какая у меня впереди встреча, я, возможно, задержался бы. Впрочем, нет, я бы наверняка заторопился еще больше.

У служебного входа в наш павильон, как всегда, стояли десятки людей. Способ для беспрепятственного прохода через толпу существовал один — достать советский паспорт и идти, держа его на виду, — люди охотно расступались, умоляюще смотрели в глаза (советский турист мог захватить с собой одного гостя).

Только я поднял над головой красную книжечку, как меня кто-то тронул за плечо:

— Господин, можно вас на минуточку?

Это было сказано по-русски, чисто, без акцента.

Человеку было лет под шестьдесят, широкое, квадратное лицо все в морщинах, седые виски и брови. Несмотря на холодное утро, он был без головного убора, в одной темно-синей рубашке, заправленной в желтые парусиновые помятые брюки, простроченные красными нитками. Я обратил внимание на поношенные пластиковые ботинки.

— Простите, господин, — сказал он, — не знаю вашего имени-отчества. Надеюсь, не откажете соотечественнику в небольшой просьбе?

— Смотря что за просьба.

— Сущая безделица. Я из Скуомиша, это, если вы знаете, на том берегу, недалеко от Ванкувера. Затерялся, как мышь в поле. А родился в Краснодаре. В общем, российский — Щеглов Иван Петрович. Обещал своим кое-что поснимать на ЭКСПО, конечно, извиняюсь, в нашем, в советском павильоне. Мальчишка у меня. Очень просил. Да разве попадешь! Если умеете снимать — пожалуйста, все, что хотите, всю катушку. Я подожду…

Он протянул «ФЭД» довоенного выпуска в стареньком, потертом чехле.

— Если не боитесь, конечно…

Я посмотрел ему в глаза — его явно злой взгляд мне не понравился. Такой тип способен заложить в фотоаппарат взрывчатку.

— К сожалению, не мигу. Не умею фотографировать. Боюсь испортить вам катушку.

Еще раз я увидел его на остановке монорельсовой дороги. Рядом с ним стоял пожилой, хорошо одетый человек с толстой тростью.

Заметив меня, человек с тростью торопливо сел в вагончик.

Но я узнал его и пожалел, что со мной нет Алексея Ивановича Орлова.

Это был Майкопский.

Мы условились с Орловым встретиться на остановке. Я ждал его, но он все не шел.

Тот, что назвался Иваном Щегловым, не отходил от меня, не спускал колючего взгляда.

— На словах-то вы все смелые! Он явно вызывал меня на скандал. Появился Орлов.

— Извини, забежал в павильон Венесуэлы… Что с тобой, старина?

Я показал ему торопливо уходившего Щеглова, Орлов махнул рукой:

— Старый знакомый. Ты не помнишь его? Это же Лимонов, бывший старший полицай из Пскова, а потом фельдфебель комендантской роты Власова, Черт с ним, поехали смотреть лабиринт.

Мы должны были лететь в Москву 2 ноября. Но представитель Интуриста попросил меня уступить место работнику нашего павильона — он летел домой к больной жене. Я остался. Посольство пригласило меня встретить 50-летие Октября в Оттаве.

Шестого я уже был в столице Канады.

Когда я подъехал к нашему посольству, возле него бушевала, размахивала шляпами, зонтиками толпа. Комья грязи расползались на белых стенах здания. Верзила в коричневом свитере метнул банку в полукруглый козырек, прикрывающий парадный вход в посольство. Потекли, расползаясь, красные чернила. Кто-то хрипло, надрывно кричал по-русски:

— Мы вам покажем праздник!

— Убирайтесь в свою Москву!

Чуть поодаль прислонился к стене человек с толстой тростью — Майкопский. Рядом с ним стоял спиной ко мне высокий широкоплечий мужчина. Когда он повернулся, я сразу узнал и его. Я не мог не узнать Отто фон Роне, группенфюрера СС, хотя он сильно изменился: обрюзг, поседел. Всю правую щеку пересекал фиолетовый узловатый шрам.

К ним то и дело подбегали разные люди, выслушивали короткие команды и мчались за «боеприпасами».

Вынырнул из толпы и Иван Щеглов. Отто фон Роне сунул ему какой-то сверток.

Полицейские спокойно стояли в стороне. Потом подбежал офицер, и полицейские начали теснить толпу.

Подошел черный «форд». Майкопский взялся за ручку дверцы.

Так вот ты куда залетел, бывший киевский адвокат из второй юридической консультации, начальник «натурфонда», сотрудник берлинского гестапо! Я не знаю, какую фамилию ты теперь носишь, где живешь — в Монреале, Оттаве, Торонто? Может быть, ты прилетел сюда на гастроли из Лос-Анджелеса, Брюсселя, Мадрида? Возможно, твое постоянное местожительство во Франкфурте-на-Майне или в Мюнхене?..

Главное я теперь знаю. Я знаю, что ты еще жив, и я поэтому не имею права забывать слова Фучика: «Люди, будьте бдительны!..»

Мы приземлились в «Шереметьеве» точно по расписанию. На балконе стояла моя внучка Катя, махала мне косынкой.

Я крикнул ей снизу:

— Ну как жизнь, синичка? Катя, улыбаясь, ответила:

— Очень хорошо! Я так рада, так рада…

Я долго разыскивал командира мотострелкового батальона 162-й бригады 25-го танкового корпуса капитана Михаила Ивановича Якушева, того самого Якушева, который выволок из машины изменника Родины Власова. Мне очень хотелось увидеть смелого офицера, поговорить с ним. Но все мои поиски были тщетны. Признаюсь, я совсем потерял надежду на встречу и, чего греха таить, начал думать, что Михаила Ивановича, возможно, нет и в живых: мало ли что могло произойти за двадцать четыре года, прошедшие после войны?

Недавно ко мне пришел красивый полковник и шутливо отрапортовал:

— Капитан Якушов! Прибыл по вашему вызову…

— Извините, не вызывал…

— Вызывали! — И он показал мне «Известия» с главкой из моего романа. — Вы ошиблись, товарищ автор, я не Якушев, а Якушов. Не «е», а «о».

Так я встретился с Михаилом Ивановичем Якушовым, бывшим капитаном.

Михаил Федорович Лукин живет в Москве, на Ленинградском проспекте, неподалеку от меня. У генерала много времени отнимает общественная работа в Советском комитете ветеранов войны.

Несмотря на почтенный возраст, Михаил Федорович энергичен, бодр, повоенному подтянут, «штабной грудью» он так и не обзавелся. Встречи с ним — для меня огромное удовольствие: я люблю слушать рассказы Михаила Федоровича. Как-то, уходя от него, я спросил о дальнейшей судьбе Героя Советского Союза летчика подполковника Власова.

— Николай Иванович погиб в Маутхаузене, не дожив до победы трех месяцев. Он навечно внесен в списки Гвардейского краснознаменного полка. А его Звезда здесь, в Москве…

Михаил Федорович показал мне расписку: «Золотая Звезда Героя Советского Союза номер 756, принадлежавшая Николаю Ивановичу Власову, сдана в Управление кадров Министерства обороны СССР».

На прощанье я крепче обычного пожал руку генералу Лукину.

Этими словами заканчивался роман при первой публикации — в журнале «Москва», в 1969 году.

Мы продолжали встречаться с Михаилом Федоровичем Лукиным.

— Прибавили вы мне работы! — как-то сказал мне Михаил Федорович, показав на стол, заваленный высокой грудой писем.

Радость и растерянность слышались в голосе этого мужественного человека, всю жизнь думавшего не о себе, а о Родине, никак не ожидавшего что так много людей знают и помнят его, высказывают ему глубокое уважение, любовь.