Ночь с 11 на 12 мая Власов провел в старинном замке южнее Жебрака. Все продрогли — в узких высоких комнатах мерзко пахло плесенью, сыростью. Власова поместили на втором этаже, в спальне. Смотритель охотно рассказал, что на широченной кровати под истлевшим балдахином когда-то ночевал император Франц-Иосиф.

Власов попросил разжечь камин. Раздобыли дров, плеснули из канистры бензин, в спальню повалил черный дым — дымоходы оказались заваленными.

Никого из ближайшего окружения Власова с ним не было — разбежались кто куда. Жиленков исчез еще из Карловых Вар, Трухин и Малышкин — из Раковника. Оттуда же, из Раковника, убежал на автомашине Закутный, оставив на столе записку: «Счастливо оставаться».

Вечером Власов сказал Орлову:

— Вы, надеюсь, меня не бросите?

— Что вы, господин генерал!..

Утром всех потрясла новость: на рассвете восемнадцать офицеров штаба во главе с полковником Журовым ушли в неизвестном направлении. Они увели с собой сорок семь рядовых и унтер-офицеров, угнали машины, в том числе цистерну с остатками горючего и фургон с продовольствием.

Капитан Кучинский охрип, допрашивая тех, кто видел, как уходил полковник Журов.

— Почему молчали?

— Их благородие господин Журов сказали, что уходят авангардом по приказанию генерала…

Докладывая Власову о происшествии, Кучинский напомнил:

— Я вам говорил, что Журов продался большевикам. Сволочь…

Орлов сидел в машине Власова. Пора было ехать, но Власов ждал возвращения Кучинского, который сам вызвался разведать, куда ушел Журов.

Когда машина Кучинского скрылась, переводчик Власова Ресслер с завистью сказал:

— И этот не вернется…

Орлов, занятый своими мыслями, ничего не ответил: «Что делать? Что делать?» — думал он.

Ресслер пошел поторопить Власова.

Шофер Власова Камзолов пытался поймать Москву. Все время слышалась чужая речь: английская, французская, и музыка — мир праздновал победу.

— Камзолов, не торопитесь! Крутите медленнее.

— Пропала Москва, ваше благородие.

— Не можете без благородия, Камзолов?

— Привык, ваше благородие… Можно обратиться? Довгас, приятель мой, он капитана Кучинского повез, сказал мне, что мы… в Испанию.

— В Испанию? Чепуха, Камзолов…

— Шурка Довгас слышал, будто сам Франко нашему генералу приглашение прислал…

— Мой тебе совет, Камзолов, не болтай лишнего…

— Слушаю, ваше благородие… Тише! Москва, ваше благородие.

Говорил Левитан: «Советские Вооруженные Силы освободили от фашистского гнета европейские народы. Так называемый «новый порядок» в Европе ликвидирован. Фашистское государство в самой Германии уничтожено, и тем самым немецкий народ избавился от «коричневой чумы». Перед народами Европы и всего мира стоят сейчас задачи установления мира…»

Ворвался истеричный голос: «Ахтунг! Ахтунг!»

— Камзолов! Что же ты!

— Мешают, ваше благородие.

Послышался женский голос: «Мы передавали передовую статью газеты «Правда». Слушайте музыку. Полонез Огинского…»

— Ваше благородие, смотрите, Ресслер уже в штатском.

Орлов взглянул на переводчика, язвительно спросил:

— Успели?

Ресслер сделал вид, что не заметил насмешки, и деловито сказал:

— Вы знаете, куда мы направляемся?

— Куда?

— В штаб седьмой американской армии, к генералу Петчу. Власов — генерал, вы — полковник. А кто я? Обер-лейтенант. Я предпочел штатское…

«К американцам! Они же его могут принять!.. Тогда — все, уйдет… Что делать? Если бы здесь был Никандров…» Орлов вздохнул. В сотый раз, наверное, за последние двое суток вспомнил — Прага, отель «Крона», по лестнице летит капитан Колчин, кричит: «Убит Никандров!» «Павел Михайлович, Павел Михайлович! Сколько людей спас, а сам не дожил… Такой страшный удар для меня… Что делать? С кем посоветоваться? Потеряна связь с нашими».

А Ресслер свое:

— Господин Орлов, вы никуда из машины не уйдете?

— Нет, а что?

— Я оставлю мой чемоданчик. Присмотрите за ним.

— Присмотрю. Скажите, Виктор Адольфович, вы про Петча пошутили?

— Бог с вами! Какие тут шутки. Получена радиограмма, что генерал Петч ждет Андрея Андреевича в час дня… Помните? «В час дня, ваше превосходительство…» Помните?

— Что?

— У Леонида Андреева в рассказе о семи повешенных…

— Мрачные у вас шутки, господин Ресслер.

— Правда, нас не семеро… Будьте добры, не забудьте про мой чемоданчик.

«Что делать? Уйдет, подлец, уйдет!»

— Ваше благородие, разрешите?

— Что тебе, Камзолов?

— Выходит, к американцам? Разрешите отлучиться?

— Бежать задумал?

— Что вы, ваше благородие!.. Может, Довгас вернулся. Он у меня часы взял.

— Иди, только быстрее…

«Что делать? Что делать? Надо взять себя в руки… Сейчас половина двенадцатого. Если Ресслер не врет, тогда через полтора часа мы должны быть у Петча… У меня в запасе только час… Как только увижу, что американцы близко, убью. Вот и все. Живым не выпущу… В спину я ему, подлецу, стрелять не стану, пусть видит. Скажу: «Именем Советской власти!»

Подбежал Камзолов:

— Ваше благородие, Довгас не подходил?

— Нет.

— Пропали мои часики… Ваше благородие — идет их превосходительство!

На крыльце стоял Власов. Как всегда, в полувоенной форме, без погон. Неизменно огромные очки. В руках чемодан.

«И этот с чемоданом. Путешественники, черт вас подери!»

Подкатила машина. Остановилась рядом. За рулем Довгас. Камзолов пригрозил ему кулаком. Довгас показал часы. А кто в машине? Какой-то офицер. Спит. Вот это нервы!

Орлов повернул ручку приемника. Через шумы и трески прорвался женский голос: «…В Ашхабаде двадцать семь градусов… В Москве в десять часов утра было плюс четырнадцать. Днем в столице и области восемнадцать — двадцать. Малооблачно, ветер слабый, до умеренного. К вечеру в западных районах небольшой дождь…»

— Выключите, ваше благородие. Генерал услышит. Он не любит на людях Москву слушать.

— А ты, Камзолов, любишь?

— Странный вопрос, ваше благородие. Как будто вы сами не любите. Москва! Не видать нам теперь Москвы…

— Другие увидят.

— А мы в Америку…

— Тебя не понять, Камзолов: то в Испанию, то в Америку.

— Нам что! Куда прикажут…

«Тридцать пять минут двенадцатого! Что же делать? Идет… Идет. Ваше превосходительство, председатель «Комитета освобождения народов России». Идет с чемоданчиком, крутит головой в разные стороны — боится, как бы кто-нибудь не пришиб на прощанье. Здорово тебя, подлеца, подвело — скулы выперли, весь желтый, из-под очков наползают на щеки синие отеки. Где мне сидеть? Рядом с шофером? Камзолов может помешать, если придется стрелять в эту сволочь!»

— Сидите, Алексей Иванович, сидите, — сказал Власов. — Я сяду на заднее… Виктор Адольфович, вы готовы?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Тогда с богом!

И вдруг крик:

— Журова поймали… Ведут!

Но вели не полковника Журова, а очень похожего на него, такого же коренастого, широкоплечего командира роты поручика Куркина. Орлов вспомнил, что в последние дни всегда видел их вместе.

Куркина не вели, а тащили — он сам идти не мог. Левая нога у него была босая, штанина выше колен оторвана, лицо в крови, не лицо — сплошная кровавая маска.

Позади Куркина с наганом в руке шел бывший порученец Трухина унтер-офицер Нарейко. Даже ко всему равнодушный Трухин постарался избавиться в свое время от Нарейки, сказав как-то о нем:

— Это дурак, да еще жестокий.

Нарейко выскочил вперед, подбежал к машине Власова, остановился как вкопанный и, тараща карие, с красными белками глаза, отрапортовал:

— Обнаружен в кустах. Предполагаю, что дожидался подхода советских частей.

— Кто это его так отделал? Ты?

— Так точно, ваше превосходительство. Хотя он был раненый, но пытался уйти. Пришлось утихомирить.

Власов вылез из машины, подошел к Куркину, молча посмотрел на него. Потом медленно, с расстановкой спросил: