— Кто со мной говорит?
Богданов передал трубку Дюшену. Тот торопливо заговорил:
— Мы хотим знать, что в Москве. Правда ли, что Ленин убит и Совнарком разогнан? Кому принадлежит власть?
Мужской голос грубо оборвал:
— Какая сволочь со мной разговаривает? Плюньте в рожу тому, кто сказал, что Совнарком разогнан.
— Кто вы?
— Комиссар Московской телефонной сети…
Дюшен положил трубку:
— Я так и думал.
— Может, врет? — высказал надежду Богданов.
— Нет, правду говорит…
Словно в подтверждение его догадки, неподалеку от телеграфа разорвался снаряд. Стреляли от Московского вокзала. Стреляли от Коровников. Стреляли артиллеристы Красной Армии, прибывшие из Москвы.
Старуха швейцара Игнатьича долго следила, как оживший покойник сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и смотрел на мертвую жену. Потом он с трудом поднялся, прошел, качаясь, два шага и рухнул, ударился головой об пол.
Старуха перекрестилась, подумав, что он снова умер, теперь уже навовсе, но покойник снова ожил и, цепляясь за перила, стал подниматься по лестнице. Его заметили жильцы, уже боязливо выходившие в коридор, подхватили комиссара. Особенно старалась молоденькая докторша, приехавшая несколько дней назад из Иваново-Вознесенска. Старуха запомнила ее, так как докторша вчера вечером отдала ей большого живого карася в ведерке, сказав, что ее в детстве так закормили рыбьим жиром, что она не ест никакой рыбы.
Комиссара унесли на чердак. Потом докторша, которая не любила рыбы, спустилась в вестибюль и строго-настрого запретила старухе болтать, куда они спрятали раненого.
— Скажешь, старая, — не жить тебе! Поняла?
— Как не понять! Не враг я ему, доченька!
— А где его сапоги?
— Не знаю. Стащил кто-то.
Молодая докторша подумала и решительно сказала:
— Найдем!
Старуха очень перепугалась: «А если и вправду найдут?!»
Она вынесла сапоги Анфима Болотина, схитрила:
— Может, эти налезут? Мне не жалко, возьмите.
— Спасибо, бабушка.
Вошли трое крючников с пристани.
— Мертвяки есть?
Старуха радостно ответила:
— Есть, есть! Заберите, ради бога…
Тело Кати бросили на ломовые дроги, на которых уже лежало несколько убитых. Старуха перекрестилась:
— Слава богу!
У меня малярия
Первую неделю бывший штабс-капитан Иван Благовещенский жил в Муроме у сестры Елизаветы как дорогой гость — ел, выпивал, отсыпался. Через неделю Елизавета, добрая, тихая, подавая неизменный суп из воблы и кашу из «шрапнели», стала вздыхать, и ничего в горло не лезло. А в конце второй недели рядом с прибором оказались «Известия», сложенные так, что Иван сразу увидел заметку «Спрос на труд», в которой сообщалось, что Уральская биржа труда обратилась в Народный комиссариат с просьбой о присылке молотобойцев, жестянщиков, плотников, горнорабочих.
Намек был более чем ясен: Елизавета, терпеливая Лизонька, самый близкий человек, подсказывала дорогу.
Сначала Иван озлобился на сестру — вот тебе и тихоня! Поразмыслив, пришел к выводу, что Лиза тут ни при чем, все зло от Советской власти. Это по ее вине он, вознесшийся до штабс-капитана, должен идти в жестянщики или в плотники…
Еще больше озлобился, увидев в том же номере «Известий» сообщение Высшей аттестационной комиссии Народного комиссариата по военным делам о том, что комиссия просит всех граждан явиться лично или известить письменно по адресу: Москва, Н. Лесной переулок, дом один, квартира девять, если у них есть какиелибо возражения против кандидатов на военные должности в Красной Армии. Затем шел длинный список. Иван Благовещенский, читая, не верил глазам: полковника Григория Владимировича Семенова, командира 3-го Морского полка, предполагали назначить командиром пехотной дивизии, полковника Оршешковского, бывшего командира 9-го гренадерского Сибирского полка, — тоже командиром пехотной дивизии, бывшего генерал-майора Льва Николаевича Дединцева — начальником штаба кавалерийской дивизии. Нет уж! Сам он не пойдет к сиволапым под контроль комиссара, какого-нибудь деповского слесаря! И что защищать? Россию? Да какая она теперь, к черту, Россия! Ре-Се-Фе-Се-Ре!
Благовещенский с остервенением разорвал газету, отнес в отхожее место.
Что же делать? Что же делать?
Может, в попы? Тогда надо в родной Юрьевец. Елизавета рассказывала, что Любочка Савельева, за которой он в свое время приударял, семейной жизни так и не составила. А что? Неплохая попадья выйдет — ни в бога, ни в черта не верит. Можно и в попах весело прожить. Ну, хорошо, допустим, весело, так это же пока молод. А потом что?
Что же делать? Что же делать?
Испортили, окаянные большевики, всю жизнь! Узнать бы, где брат Юрий? Неужели на самом деле у генерала Алексеева? Не махнуть ли на юг? А на какие шиши? Нужны деньги, и немалые. Где взять?
Так и проходил день за днем. Благовещенский большей частью проводил время в уединении, в садике, покачиваясь в стареньком, много раз чиненном гамаке.
Однажды повезло — встретил полковника Сахарова, в 1916 году служили в одной дивизии. Тогда Сахаров на подпоручика Благовещенского и внимания не обращал, а сейчас обрадовался, как родному. Сахаров отрастил бороду и, хотя был всего на два года старше Благовещенского, выглядел лет на сорок.
Постояли, покурили махорки, вспомнили про коллег из дивизии. Сахаров мимоходом, вскользь заметил, что скоро сменит штатский наряд снова на военную форму.
— Ужасно надоело, штабс-капитан, ходить в этом балахоне!..
Дней через пять к Благовещенскому заглянул незнакомец лет под тридцать.
— Чебышев, Валерий Петрович, — стукнул каблуками гость. — Услышал про вас от Сахарова. Тоскуете, говорит…
Гость извлек серебряный портсигар, предложил «Зефир» — наимоднейшие перед германской войной папиросы, поинтересовался планами на ближайшее будущее.
Благовещенский горько пошутил, что первоочередная задача — приобрести приличные сапоги.
— Не выходить же на Окский бульвар в этих, солдатских!
Гость, узнав, какой размер ноги Ивана Алексеевича, обрадованно предложил:
— Купите у меня. У меня нога на номер побольше, жмут нестерпимо, а вам будут в самый раз… Новенькие, только по комнате походил.
— Спасибо, но я в данный момент не располагаю наличностью.
— Извини меня, Иван Алексеевич, и еще раз извини, что говорю тебе «ты», но какие могут быть счеты между офицерами? Что я, солить их буду или на толкучку понесу?
— Снеси, отвалят золотом, — пошутил Благовещенский.
К вечеру Чебышев принес сапоги и предложил заем.
Утром пошли в Спасский монастырь навестить тетю Чебышева — Антониду Васильевну Сахарову. Несмотря на петров пост, у радушной хозяйки нашлась и скоромная пища, и даже бутылка шустовского коньяка…
Благовещенскому послышалось, что хозяйка раза два назвала племянника, Валерия Петровича, Сашей… Э! Чего в такое время не бывает!
Стало совсем весело, когда неожиданно появился полковник Сахаров.
— Вернулся, мамочка…
Там же, в келье Антониды Васильевны, полковник Сахаров и поручик Саша Мальчевский, он же Валерий Чебышев, приняли штабс-капитана Ивана Благовещенского в «Союз защиты родины и свободы». После принесения им присяги уговорили пойти служить в уездный военкомат.
— Нам, господин Благовещенский, там свои люди необходимы.
Сестра Елизавета обрадовалась:
— Правильно, Ваня. Чего же без дела сидеть? Иван слушал ее, а сам думал: «Чему быть, того, видно, не миновать. В Москве от Константина Константиновича я отделался. И правильно, кто он мне? Никто. А Сахаров человек серьезный…»
Утром восьмого июля Чебышев-Мальчевский прибежал к Благовещенскому с радостной вестью.
— В Ярославле начали! Там наши. А вот кто в Москве — пока непонятно, но все равно, это нам на руку. Теперь я могу вам сказать: главным у нас врач Григорьев, у него прямая связь с Савинковым. Я побежал в Общество любителей футбола. Там наши люди. А вы будьте дома. Ждите указаний. В военкомат пока не ходите.
