Он обычно знакомится с противоположным полом следующим образом – шуточка, провокация, прямой заход. Она обычно отшивает так – шуточка, намек, затем шлет лесом. Здесь другая ситуация. Он не подходит знакомиться. Хотя они вместе работают, только в разных отделах, за километр друг от друга, за пластиковыми перегородками.

Дни бегут. Она его видит, слышит издалека его баритон, каждый день наряды меняет. Он не знакомится. Она его с подругами не обсуждает, затаилась – боится сглазить. А сама о нем круглосуточно думает. Был бы в сутках двадцать пятый час, тоже ему бы посвятила. Вдруг он перед ее столом. С бумагами. Стоит, мнется, румянец спал. У нее тоже. Кругом работа кипит не хуже, чем на муравьиной ферме. На потолке лампы гудят. Наконец, он взял себя в руки, стал к ней подкатывать со своими обычными прихватами. Она его отшила – тоже как обычно.

БАМ – стройка века. Крановщик Семен, комсомолец, хронически не выполняет норму. А недавно был передовиком производства. – Что с тобой? – Я на крючке у формовщицы Светланы. Комсомольское собрание. – Светлана, ты же комсомолка, сними Семена с крючка немедленно! Светлана дает слово снять.

Семен выправляет показатели, хотя не достигает прежних. Женится на официантке Ларисе. Комсомольская свадьба. Гости шумят, шутят: – Светлана и вправду сняла Семена с крючка!

БАМ возведен. Комсомольцы разъезжаются по новым стройкам. Семен разводится с Ларисой. Выходит, не сняла его Светлана с крючка. – Сними! Нет сил больше, – молит Семен из дальнего сибирского города, из кабины башенного крана. Далеко Семен, но Светлана его слышит. – Было бы так просто, – жалуется она подругам в Казахстане, на очередном строительстве, – Сняла бы и все! Не могу, не получается!

Как узоры в детской трубе-калейдоскопе, сменяются города и стройки. К Семену и Светлане подкралась пенсия. Комсомола нет. Здоровья нет. Семен осел в Тамбове, разыскивает Светлану по всей стране. Давно – фамилия Смирнова слишком распространённая. Сейчас он в больнице, ждет операции. Один в палате, от соседа книжка осталась. Читать нет охоты и привычки. Запятые в книге решил подсчитать. Загадал – будет нечетное количество, операция пройдет удачно, жить будет. Запятые на крючки похожи.

В ночь с четверга на пятницу Антонову приснилась маленькая девочка. – Папа, не разрешай меня убить! – молила она, – Я тебе пригожусь! – Это предзнаменование. Она моя еще не родившаяся дочь, – решил Антонов, приступая к выяснению личности матери ребенка. Начал с торгового центра «Арсенал» – на шестой кассе трудилась Нина, с которой у Антонова четыре месяца назад было. Краткий разговор прояснил, здесь беременностью и не пахнет. Остальной секс Антонова проистекал годы назад и был замужем. Может, одна из бывших, неведомо как сохранив его сперму (заморозила?), теперь решила ею воспользоваться?! Антонов аккуратно посетил всех дам сердца и с каждой поговорил коротко, волево и в открытую. Ни одна не созналась. Антонов даже зачем-то проведал свою Главную Любовь, с которой у него вообще никогда ничего не было, кроме призрака духовной близости. Полюбовался издали – Главная Любовь в шляпе-блюде с мужем и двумя пекинесами забралась в машину и укатила на дачу. По дороге домой у Антонова созрела новая версия – девочка из сна могла прийти к нему не из будущего, а из прошлого. И стенать по поводу уже случившегося аборта. Тогда ничего не поделаешь, время не вернуть.

На наш мясокомбинат трудно устроиться, он один в городе. Я устроилась, но личную жизнь не наладила пока. Работаю в разделочном цеху, а все мысли о нем. Девчонкам он сразу не глянулся. Слишком начитанный, а я простая. Он без книжки не может, поэтому и зрение себе посадил, и высшее образование у него, а у меня среднее специальное. Он и мне книжки давал. Не могу, на третьей странице засыпаю. Дал самую интересную – про королеву, которой голову отрубили. Ее везут на казнь, а я засыпаю. Так и не дочитала. Поэтому он меня бросил. Или, по его словам, расстался. Мне один хрен. Девчонки утешали – он не твой, слишком изнеженный. У меня рука величиной с его голову. Я все понимаю – третью неделю в истерике. Мечтаю, чтобы меня на куски разрезали и по нашему транспортеру пустили. Плыла бы моя бедная голова по ленте транспортера, как у той королевы. Только никто не поверит, будто я из-за любви расчленена. У меня внешность не романтическая, а как у снежной бабы. Скажут, несчастный случай на производстве.

Он и она актеры провинциального театра. Спектаклей полно, играют вечную любовь и прочий спектр чувств. После работы забирают ребенка из детсада, моют и спать укладывают. Все делают вместе. Поэтому у них один ключ на двоих. От входной двери в квартиру, в которую недавно переехали. Мебель надо докупить, деньги копят. Зачем им второй ключ? Незачем. Однажды ее из театра вызвался проводить режиссер. Решили прогуляться пешком, весь город прошли. Она потеряла счет времени, забыла, чья она жена и мать, и мобильник у нее разрядился. Муж в это время ребенка из детсада забрал, выкупал и спать уложил. Пошел к друзьям, дверь захлопнул, ключ в квартире остался. Звонит жене – посмеяться, про ключ рассказать, она трубку не берет. Придется дверь выламывать, потом, попозже, сейчас ребенка жалко – только уснул.

Двое в зеленом полумраке купе. Вялые фрукты на столике, смятая постель. Каждая складка на простыне – произведение искусства. Любой завиток ее волос – произведение искусства. Его бедра, по ее словам, произведение искусства. Она уснула после изнуряющего акта. Зарывшись лицом в подушку. Рот приоткрыт, наволочка измазана помадой. Стучат колеса. У него раскалывается голова. Давление, наверняка, повышенное. Духота. Дверь не откроешь, Она проглотила ключ. Он узник ее страсти, ее зависимости. У него очередной приступ клаустрофобии. Окно заблокировано. За ним чудо – воздух! Хочется разбить толстенное стекло. Чем угодно. Хоть бы собственной головой. Поезд тормозит на станции. Он видит толчею на перроне, жадно ловит неясное жужжание голосов. Стучать в стекло нельзя – Она проснется. Поезд скоро отправится. Чего ты боишься? Стекло не стена! Разбей его! У тебя крепкая башка! Вылетишь на перрон, и, пока будешь корчиться в судорогах, вдоволь надышишься! Он принял решение, он сжатая пружина, стекло кажется ему тоньше паутины. Еще секунда и бросится. – Где ты? Иди ко мне, – Она проснулась и протягивает к нему руки.

Они стояли у дома, предназначенного на снос, парень слушал, девушка читала наизусть: «Один, без семьи и цели, он валяется у дороги. Камешек. Я поднимаю его, кидаю в твое окошко. Он стукается о стекло и, умиротворенный, падает. Жду. Ты выходишь на балкон. Ты ждала, но не меня. Ты засушила меня. Сгустила мою кровь». – Рифмы нет, – перебил парень. – Это стихотворение в прозе. Сто лет назад написано, а дом по-прежнему стоит. В какое окно он кидал камешек, как думаешь? – Вон в то, на втором этаже. – Почему? – Выше бы не докинул, поэты слабаки. – Дурак. Ладно, кидай камешек в окно, которое выбрал. – Стекло разобью. – Кидай так, чтобы не разбить. Выбирай, – она протягивала ему на ладони камешки. – Специально готовилась? Он взял один, швырнул в окно на втором этаже – камешек стукнулся о стекло и упал, умиротворенный. – Что дальше? – Ждем. – Ту, которая сто лет назад засушила его сердце? – Ее.