Ну что такое шестьсот баксов? Ведь даже у него есть знакомые, которые получают столько в месяц, просто работая на фирмах. Разве это сумма, из-за которой можно себя так изводить? Но реальная жизнь диктует свои условия относительности, и по сравнению с сегодняшней нищетой, когда холодильник пуст, словно его освободили для мытья, а в доме одновременно закончились и сахар, и мыло, и туалетная бумага, эта сумма становится недосягаемой. Ежедневная угроза голода точит, как червь, осознанием своей неполноценности. Вихри противоречивых мнений будоражат разум. Иногда машешь на все рукой, понимая, что это такая мелочь в сравнении со смертью родного человека или с тяжелым недугом, а иногда просто хочется умереть, потому что вся жизнь, когда-то полная надежд и планов — не удалась, и виновен в этом только ты.
Вадиму порой приходила в голову мысль о смерти, но не в смысле реального самоубийства, а в представлении собственных поминок где-нибудь в столовой, когда друзья уже подвыпьют и начнут рассказывать анекдоты. Многие будут говорить, узнав о причине его кончины, что он, не подумав, пошел на такой крайний шаг, ведь если бы они только знали, то, конечно, нашли, собрали бы ему эти деньги. Наверняка Корнеев, услыхав о случившемся, удивился бы, что Вадик не пришел к нему, ведь что такое для Корнеева эта сумма. Да и сами кредиторы в момент захмелевшей скорби говорили бы о своем непременном понимании его проблемы. Но для этого надо было умереть! А Вадим продолжал жить и страдать от собственной несостоятельности. Что такое денежный долг в сравнении с чувством стыда перед людьми, которые тебе доверяли, с чувством стыда перед своей женой, дочкой за то, что, однажды взяв на себя обязательство сделать их счастливыми, теперь вынуждает их уже два месяца питаться соей с гречневой кашей.
Аня еще спала, когда Вадим все же поднялся с постели и поставил на огонь чайник, чтобы заварить кофе. Хотя слово «заварить» не совсем подходило к его легкому завтраку. Купить банку растворимого кофе Вадим не мог позволить себе уже около месяца, но учитывая то, что кофеин спасал его от утренних головных болей, он с вечера покупал два одноразовых пакетика себе и жене.
Включив радио, Вадим попал на выпуск новостей. Ежедневно, с самого начала «оранжевой революции», он внимательно следил за всеми происходящими в стране событиями. Не перестал он интересоваться политикой и после собственного отказа от участия в ней, а вернее, от тщетных попыток принять это участие. Теперь, после своего поражения, Вадим следил за происходящими процессами глазами критика. Но критика объективного. Он не замкнулся в своих обидах и не опустился до уровня скептика, порицающего любой новый шаг только за то, что этот шаг сделан без его участия. Хотя и не осталось в нем того возвышенного патриотизма и духовного подъема, рожденного всенародным единением в противостоянии тоталитарной несправедливости. Вадим иногда перечитывал свои статьи, и строки, пропитанные надеждой и верой, возвращали на какое-то время прежнее чувство одухотворенности всеобщей чистой идеей.
Ни тогда, ни сейчас он не относился к политике и политикам с уважением и доверием, он всегда был уверен, что политик и не может, и не имеет желания говорить правду. Все, что говорится с трибун, все фразы, брошенные в народ — заранее заготовлены и обработаны политтехнологами. Это совершенно не значит, что написанный кем-то текст оратор заучивает наизусть. Он пропитывается заготовленной идеей, как губка, погруженная в ванну с водой. Он — политик — живет подготовленной жизнью, он вживляет в себя нужные политические взгляды. Они перевариваются в его сознании, смешиваются с собственными мыслями и чувствами, и, сформированные в новую идеологию, выливаются на слушателей уже от своего имени. Возможно, что человек, принесший себя в жертву большой политике, растворившись в общепринятой манере мыслить — сам не понимает, не замечает такой своей трансформации.
Вадим, разобравшись в этих процессах, не пытался осуждать ни старое, ни новое правительство за растворенность его лидеров в партийных идеологиях, но он никак не мог смириться с утерей нравственных основ в процессе перевоплощения человека в государственного служащего. Теперь, после полученной недавно революционной встряски, у него словно очистился взор, и вместе с этим, обострились требования. Он слушал слова, продолжающие звучать с больших трибун, но слышал подтекст, усматривал причину произнесения именно этих слов. Ложь, завуалированная в демократические призывы, стала яснее видима, стала больнее для прозревшей души. Конечно, новая власть стремилась, искренне стремилась изменить сложившийся в стране порядок, но никто не собирался делать это бескорыстно. Каждый новый шаг, каждый поступок имел несколько мотивов, кроме того, который объявлялся во всеуслышание. И за всем этим чувствовался запах больших денег.
Вадим следил за новостями и иногда записывал на листке бумаги те моменты, которые шли вразрез с обещаниями, питающими недавние революционные настроения. Так, он удивленно отмечал неожиданно появившееся стремление нового президента во что бы то ни стало вступить в Евросоюз. Совсем недавно, когда из его уст звучали призывы с трибуны Майдана к своему народу, не было произнесено ни одного слова об этом неудержном сегодняшнем желании. И Вадим объяснял это перевоплощение необходимостью на тот момент не афишировать свои настоящие планы, потому что идея евроинтеграции могла понравится не каждому, что привело бы к потере определенного числа электората. Зато теперь, когда победа одержана, можно приоткрыть настоящие планы, вынашиваемые и обговоренные в узком кругу задолго до начала недавнего противостояния. Но только приоткрыть!
Два противоречивых мнения возникало у Вадима в отношении необходимости вхождения Украины в Европейское содружество. С одной стороны, он, несомненно, приветствовал устранение границ и объединение народов, потому что это говорило о моральной зрелости европейцев, о готовности идти друг другу навстречу и желании разделять радости и проблемы. Это здоровое стремление к миру и взаимопониманию в здоровом, духовно богатом обществе. Но Вадим категорически не мог согласиться с готовностью его народа присоединиться к этим развитым государствам. И причина была не только в экономической несостоятельности страны, хотя и этой причины было бы достаточно, чтобы отказаться от возникшего желания. Ведь, присоединившись к развитым, мощным государствам, открыв границы, новый участник союза автоматически принимает их экономические законы и самое главное — уравнивает с ними цены, что для основной массы народа станет губительным. Вадим посчитал, что за электричество в месяц его семья платит сегодня три евро. За газ в период отопления — двенадцать, за воду — меньше одного. Если бы европейцы услышали о таких смешных ценах, то наверняка вся Европа захотела бы интегрироваться в Украину. Любой экономический аспект, который Вадим начинал рассматривать, говорил о том, что его народ еще совершенно не готов к подобным переменам.
Эта новая внешняя политика напоминала ему искусственно созданный когда-то социалистический строй. При сегодняшней спешке нового правительства возникала та же неестественность экономического перехода. Объединяться с более сильными странами можно только в том случае, если твое государство самостоятельно, естественным путем подтянуло свою экономику до их уровня. Это принцип сообщающихся сосудов, примененный к экономике. Только в случае уравнения двух экономических состояний возможно будет избежать кризисной волны. Для слабого государства страшны не высокие цены, которые неизбежно поднимутся до европейских, а низкие зарплаты, которые никто не сможет поднять до нужного уровня без подготовленной для этого экономической базы.
И это только одна сторона медали. Другая причина слишком раннего разговора об объединении скрыта во внутреннем, духовном мире несчастного народа. Если этот народ рассматривать с высоты правительственных кабинетов, то проблема упадка нравственности не видна. Это — точно рассматривать государство на политической карте мира. На ней видны четкие границы, деление на области и районы, выход к морю и расположение столицы, но никогда на карте не увидишь экономического кризиса, не разглядишь морального обнищания. А вот если войти в народ, если постоять с ним за стойкой пивного бара где-нибудь в районном центре, заглянуть в дом пьющего тракториста, который спит не раздеваясь, потому что утром опять на работу, поболтать в компании поднявшихся на поверхность шахтеров, то можно засомневаться — а готова ли объединенная Европа принять весь этот духовный груз, пропитанный бездуховностью. Вадим, живущий среди этого народа, при мысли об упразднении границ, начинал жалеть мировую общественность. Ведь среди развитых государств просто невозможно отыскать еще одно, где уровень этических требований был бы опущен так низко. Он начинал перечислять недостатки родного общества и поражался их масштабности. Где еще мог возникнуть подобный прецедент, когда возможность управлять государством получил человек, несколько раз отсидевший в тюрьме, в то время, как в этом же государстве, имея судимость, невозможно устроиться работать ни в один правоохранительный орган. В той же Америке президента готовы были изгнать только за то, что он посмел изменить своей жене. Где еще возможно, чтобы бывший солдат, воевавший в Афганистане и стрелявший в людей, стал священником православной церкви? Для народа какой страны развитые государства могут ограничивать выдачу въездных виз женщинам до сорока лет, удивившим весь мир до смешного низкой ценой за свои тела.
