– Ты не услышал ни единого слова.

– Извини, ум мой странствовал.

– Я сказала, что мы можем остаться здесь, в Эфесе. Это цивилизованное место, Орион. А на те сокровища, что мы привезли с собой, можно купить уютное поместье и великолепно жить в нем.

– А Египет?

Она вздохнула:

– Он слишком далеко. К тому же дорога оказалась куда труднее, чем я предполагала.

– Наверное, мы можем добраться до Египта на корабле, – предложил я. – Так быстрее и легче, чем по суше.

Но когда мы отправились к причалам, все мысли о морском путешествии у нас немедленно исчезли. В гавань входили шесть кораблей, и у каждого на парусе красовалась львиная голова.

– Менелай! – обомлела Елена.

– Или Агамемнон, – уточнил я. – В любом случае здесь нельзя оставаться. Они ищут тебя.

Той же ночью мы бежали из Эфеса, оставив хозяина постоялого двора весьма разочарованным: он рассчитывал, что мы погостим подольше.

Поднимаясь в горы и поворачивая на юг, я размышлял, не следовало ли нам обратиться к городскому совету за помощью. Но страх перед мощью войск ахейцев, только что разрушивших Трою, мог помешать эфесцам вступиться за нас. У города этого не имелось не только стен, но и настоящего войска, одна городская стража, поддерживающая порядок в районах, населенных простолюдинами. Неприкосновенностью город был обязан доброй воле соседей. Они не разрешат Елене остаться в городе, если Менелай и его брат Агамемнон потребуют выдать ее.

И мы снова отправились в путь, в дождь и холод, увозя с собой добычу из Трои. Странная компания: царица-беглянка, оставившая далекую Спарту, слепой сказитель, отряд наемных солдат, служивших погибшей империи, и отщепенец, вырванный из других времен.

Мы оказались в Милете. Здесь стены были крепкие и могучие, надежно защищавшие процветающий торговый город.

– Я бывал здесь однажды, – сказал мне Лукка, – когда великий царь Хаттусили прогневался на город и привел свое войско к его стенам; жители настолько испугались, что открыли ворота не сопротивляясь… Сдались на милость великого царя. Он проявил великодушие: казнил только городских начальников – тех, кто разгневал его, – а нам не позволил прикоснуться даже к куриному яйцу.

Мы закупили свежую провизию и коней, – большой город не скоро должен был встретиться на нашем пути. Мы намеревались углубиться в горы Тавра,[4] идти по равнинам Киликии,[5] а потом вдоль рубежей Митанни[6] вниз к сирийскому побережью.

Но звуки и запахи эгейского города слишком много значили для Политоса. Он подошел ко мне, когда мы начали разворачивать лагерь возле городских стен, и объявил, что не пойдет с нами дальше; слепец решил остаться в Милете.

– Здесь я могу рассказывать свои повести и зарабатывать тем свой хлеб, – объяснил он. – Я не хочу обременять тебя, мой господин Орион. Позволь провести мне свои последние дни, воспевая гибель Трои и доблестные деяния героев, совершенные возле ее стен.

– Но ты не можешь остаться один, – настаивал я. – У тебя нет никакого убежища. Как ты найдешь себе пропитание?

Он коснулся моего плеча – движением столь точным, как будто видел его.

– Разреши мне сесть в уголке рыночной площади и спеть им о Трое, – попросил он. – Я получу от них хлеб, вино и мягкую постель прежде, чем солнце спрячется за горизонтом.

– Ты действительно этого хочешь? – спросил я.

– Слишком долго я зависел от тебя, мой господин Орион. Пора самому заботиться о себе.

Он стоял передо мной в сером предутреннем свете, на его пустых глазницах белела чистая повязка, новая туника свисала с худых плеч. Тогда я узнал, что даже выжженные глаза умеют плакать… Как и мои.

Мы обнялись по-братски, и, не говоря более ни слова, он повернулся и медленно побрел к городским воротам, постукивая палкой перед собой.

Я отправил всех на дорогу, уходившую от берега, и сказал, что присоединюсь к ним позже. Выждав полдня, я вошел в город и отправился к рыночной площади. Скрестив ноги, Политос восседал в центре огромной толпы, к ней то и дело присоединялись новые слушатели; он жестикулировал, а скрипучий голос неторопливо произносил:

– И тогда могучий Ахиллес вознес молитву своей матери, Фетиде среброногой: «Матушка, мне отпущена столь короткая жизнь, что бессмертный Зевс-громовержец наградил меня вечной славой…»

Я не стал слушать дальше – мне все стало понятно. Мужчины и женщины, мальчишки и девчонки – все спешили примкнуть к толпе. Никто не мог отвести глаз от Политоса: он зачаровал горожан, словно змея птиц. Богатые купцы, воины в кольчугах, пышно разодетые женщины в ярких одеждах, городские чиновники с жезлами теснились, чтобы услышать Политоса. Даже остальные сказители, оставшиеся без слушателей, когда Политос завел свою песню о Трое, вставали с насиженных камней и, прихрамывая, брели по площади, чтобы послушать пришельца.

Мне пришлось признать правоту Политоса: он нашел свое место. Здесь его накормят, предоставят кров и будут ценить. Вскоре мы окажемся далеко, и пусть он поет о Трое и Елене все, что хочет.

Я вернулся к городским воротам за конем, оставшимся под присмотром стражников. Заплатив старшему несколько медяков, я направил гнедого по уходившей в глубь суши дороге. Я знал, что вижу Политоса последний раз, и новая потеря скорбью наполнила мою душу.

Впрочем, время и дорога смягчили мою печаль, подсластили горечь разлуки со своенравным другом.

Лукка вел нас по крутому, заснеженному перевалу, а потом мы спустились вниз на теплые плодородные равнины Киликии, где росли виноградная лоза, пшеница и ячмень, повсюду виднелись оливковые деревья.

Киликийские города закрывали свои ворота перед незнакомцами.

Падение империи хеттов здесь ощущалось в полную силу – городам не приходилось рассчитывать на защиту законов Хеттского царства и войска его государя. Все необходимое для путешествия мы выменивали у крестьян, которые относились к нам с нескрываемой подозрительностью. А потом повернули на восток по равнине и наконец направились к югу, все время оставляя море справа от себя.

Елена часто оборачивалась, боясь заметить признаки погони. Мы смотрели на море, когда оно оказывалось неподалеку, но паруса кораблей, которые нам попадались, не были украшены львиными головами.

В пути мы спали порознь – чтобы не дразнить людей. И делили ложе только в городах или поселках, где мои воины могли подыскать себе женщин. Это помогло мне понять, что моя страсть к Елене поддается контролю и не идет ни в какое сравнение с той любовью, которой я пылал к моей мертвой богине.

Понемногу Елена начала рассказывать мне о своей прежней жизни. Едва ей минуло двенадцать лет, ее похитил из загородного дома дяди какой-то местный князек, решив насладиться зреющей красотой девушки.

Ее отец выплатил выкуп седому разбойнику, и тот вернул ему дочь, не причинив пленнице вреда. Однако случай этот натолкнул отца на мысль выдать дочь замуж, и поскорей, пока она девственница.

– Все ахейские князья искали моей руки, – сказала Елена как-то ночью, когда мы расположились в небольшой деревеньке, обнесенной частоколом из заостренных жердей.

Старейшина решил проявить великодушие и принял наше небольшое войско. Лукка и его люди уже развлекались с несколькими женщинами, выказавшими к ним интерес. Мы с Еленой разместились в небольшой хижине из сырцовых кирпичей. Нам уже несколько недель не приходилось ночевать под крышей.

Она говорила задумчиво, почти скорбно, словно бы во всем, что с ней произошло, винила себя:

– При таком количестве женихов мой отец мог привередничать. Наконец его выбор пал на Менелая, брата великого царя. Для него это была выгодная сделка… Еще бы, породниться с самым могущественным царствующим домом!

– Ну а твое мнение его интересовало?