Он обратил ко мне свои пустые глазницы; шрамы, оставшиеся на месте глаз, словно осуждали меня.

– Но я же сказитель! И здесь у меня сложилось повествование, которого никто еще не слышал. – Он постучал себя по лбу. – Рассказывая свою повесть, я наживу целое состояние!

– Не здесь, – отвечал я. – И не сейчас.

– Но тогда я перестану быть для тебя обузой! Я сам смогу зарабатывать на пропитание. Я сделаюсь знаменитым!

– Нет, пока Елена остается с нами, – настаивал я.

Он гневно фыркнул:

– Эта женщина послужила причиной множества бед, ни одной из смертных не удалось вызвать столько несчастий.

– Возможно, ты прав. Но пока я не доставлю ее в Египет, пока не удостоверюсь, что она находится в безопасности, под защитой царя, ты не будешь рассказывать о Трое.

Недовольно бурча, Политос вернулся в комнату. Я провел слепца между сундуками с добычей.

Когда старый сказитель опустился на перину, я услышал, что в дверь заскреблись.

– Ты слышал?

– Кто-то просит разрешения войти. Так поступают культурные люди. Они не барабанят в дверь, словно намереваются выломать ее, как это делаешь ты, – ядовито объяснил Политос.

Я взял меч со стола, разделявшего наши постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее.

Там стояла одна из дочерей владельца постоялого двора, пухленькая девушка с ямочками на щеках и смеющимися темными глазами.

– Госпожа спрашивает, не посетишь ли ты ее, господин. Она ждет тебя в комнате, – проговорила она, неуклюже кланяясь.

Я поднял глаза и оглядел коридор – пусто.

– Скажи ей, что я приду немедленно.

Закрыв дверь, я подошел к постели Политоса и присел на край.

– Знаю-знаю, – сказал он. – Ты пойдешь к ней, чтобы погибнуть в паутине ее чар.

– Слова истинного поэта, – парировал я.

– Не пытайся льстить мне.

Не обращая внимания на его раздражение, я спросил:

– А ты сможешь постеречь нашу добычу во время моего отсутствия?

Он буркнул, повернувшись ко мне спиной:

– Наверно.

– Если кто-нибудь сюда войдет, кричи громче.

– Мой голос разбудит всю гостиницу.

– А ты сумеешь заложить за мной дверь на засов, а потом самостоятельно добраться до постели?

– Не все ли тебе равно, если я споткнусь и сверну шею? Ты ведь думаешь лишь о том, как разделить ложе госпожи.

Я усмехнулся:

– Не исключено, что я пробуду там всего несколько минут. Мне не хотелось бы…

– Нет, нет, конечно же нет! – воскликнул он. – Только постарайся не вопить, как бык во время случки. Я хотел бы поспать.

Ощущая себя повесой, который крадется в чужую спальню, я вышел, пожелав Политосу спокойной ночи.

– Мой сон очень чуток, – напомнил он.

Не знаю, хотел он этими словами успокоить меня, что ни один вор не сумеет нас обокрасть, или же повторить, чтобы я не шумел, когда окажусь в постели Елены… Быть может, старик имел в виду и то и другое.

Коридор по-прежнему оставался безлюдным, я не заметил ни одного темного уголка или ниши, где мог бы затаиться враг. Ничего – лишь истертые плитки пола, оштукатуренные стены и шесть деревянных дверей, которые вели в комнаты, где поселились мои люди. Но сегодня ночью все они будут пустовать. С противоположной стороны коридор ограждали поручни.

Я собирался уже постучать в дверь Елены, но, вспомнив слова Политоса, скромно поскреб гладкие деревянные доски.

– Кто там? – раздался негромкий голос царицы.

– Орион.

– Можешь войти.

Она стояла в центре жалкой комнатки и сияла красотой, как солнце. На Елене было то же самое одеяние и драгоценности, что и во время нашей первой встречи в ее покоях. Во дворце она казалась невыразимо прекрасной, здесь же, в гостинице, среди убогих голых стен, она казалась богиней, сошедшей на Землю.

Я закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, ослабев от созерцания этой красоты.

– Господин мой Орион, ты не взял себе никаких сокровищ из Трои, – проговорила она.

– До сих пор я не хотел их.

Она протянула ко мне руки, я шагнул к ней, подхватил на руки и отнес на мягкое низкое ложе. Где-то в глубине моей памяти растаяла тоска по женщине, совершенно непохожей на золотоволосую Елену… Я забыл о темноволосой и сероглазой, высокой и стройной, прекрасной и искренней богине. Она умерла, а Елена пылала в моих руках огнем жизни.

Солнце спряталось в поблескивавшем море, длинные фиолетовые тени медленно заскользили по улицам Эфеса, ночь тихо набрасывала на город свой покров, сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды, и серебряный диск луны-Артемиды поднялся на небо, а мы с Еленой все не могли оторваться друг от друга; засыпали, пробуждались и занимались любовью, снова спали и пробуждались и вновь предавались любви.

И когда, предвещая рассвет, забрезжил серый сумрак, мы наконец уснули, обнявшись, израсходовав все силы и забыв обо всем на свете в сладком любовном утомлении. И тут я вновь погрузился в золотой свет, который жег мои глаза своим сиянием.

– Итак, ты решил, что сумеешь спрятаться от меня?

Тщетно я вертел головой и щурился, разыскивая Золотого бога. На этот раз я только слышал его голос.

– Орион, ты спутал все мои планы. А потому не избежишь моей мести.

– Покажись! – вскричал я. – Явись мне, чтобы я мог лишить тебя жизни!

Я очнулся в постели. Мои руки хватали пустоту, а Елена, отодвинувшись, с испугом и удивлением смотрела на меня.

Утром я повез Елену с Политосом в центр города, а верный своему слову Лукка, появившийся на рассвете, остался охранять наше добро и завистливо поглядывал на людей, которые по одному возвращались в гостиницу.

В Эфесе действительно ценили комфорт и культуру. В городе было много мраморных храмов, а на улицах полно купцов, привезших товары с Крита, из Египта и Вавилона и даже далекой Индии.

Политоса интересовал только торг. Он уже учился ходить самостоятельно и, завязав белой тряпкой незрячие глаза, выстукивал землю перед собой.

– Сказители! – завопил он, когда мы подошли к маленьким группкам людей, окружавшим стариков, что сидели на корточках и за несколько монеток сплетали повествования.

– Не здесь, – прошептал я тихо.

– Позволь мне остаться и послушать, – умолял он. – Обещаю не говорить ни слова.

С неохотой я согласился; я знал, Политосу можно верить, – волновало меня его сердце. Старик был сказителем прирожденным… До мозга костей. Сумеет ли он смолчать, если в сердце его скрыта величайшая повесть, какой еще не знали люди, и только он может ее поведать толпе?

Я решил предоставить ему час, а мы с Еленой отправились бродить по лавкам. Она блаженствовала: ощупывала тонкие ткани, разглядывала расписные горшки, торговалась с лавочниками, а потом уходила, ничего не купив. Я пожимал плечами, но следовал за ней, раздумывая об угрозе, услышанной от Золотого бога в предрассветные часы.

«Он уничтожит меня, если сможет», – сказал я себе. Но он почему-то не осмелился показаться. Значит, другие творцы удерживают его от расправы или же я все еще нужен ему для чего-то?

«Или же, – промелькнула у меня несмелая мысль, – я обретаю силу, достаточную, чтобы защититься от него?»

Тут земля дрогнула. Собравшаяся на торговой площади толпа разразилась воплями. Горшки посыпались с полок и загремели, разбиваясь о землю. Мир словно бы покачнулся, поплыл – вызывая головокружение. А потом дрожь утихла, и наступила тишина. На какой-то миг все вокруг онемели. А потом зачирикала птица, люди снова заговорили с заметным облегчением, словно избавляясь от ужаса.

«Землетрясение… Типично для этих мест, – подумал я, – или же в этом следует видеть предупреждение, знак, поданный кем-нибудь из творцов, которых люди сего времени считают богами?»

Час почти прошел. Я заметил Политоса на другой стороне огромной рыночной площади, он стоял в толпе, собравшейся возле одного из сказителей. Худые ноги старика, казалось, были не толще палки, на которую он опирался.

– Орион.

Я взглянул на Елену. Она улыбалась мне, как понимающая мать невнимательному сыну.