— А если бы дочь родилась? — спросила тогда Настя. — И ей было заготовлено у вас имя?

— Нет, — ответил он, — мы ждали только сына. А если б у нас с тобой появилась дочь, мы назвали бы ее — знаешь как? — Ольгой… Оленькой…

Они чуть не поссорились.

Василий понял, что Насте не очень-то приятно слушать его воспоминания, и стал реже говорить вслух об Ольге, об их жизни вместе, хотя думал о ней по-прежнему много и нежно. И Настя догадывалась, часто ловила его за грустными раздумьями…

Смена Василия уже закончила работу. Настя была уверена, что Ольга нашла его и они вдвоем-беседуют где-то неподалеку от завода, должно быть, в сквере. Когда оставалось пройти еще метров сто до поворота в сквер, она заробела: невыгодно ей, беременной, с пятнистым лицом, появляться перед Василием рядом с его Ольгой. И одета неважно… А вдруг они покажутся сейчас вон там, впереди, и пойдут ей навстречу! Настя кинулась обратно, свернула в тесную улочку, чтобы выйти к скверу незамеченной, с другого угла.

Шла по солнечной стороне. Вдоль тротуара выстроились молоденькие клены. Ветер неслышно шевелил их резные листья. Под ногами наискосок лежали кружевные тени. Во многих домах были распахнуты окна. Впереди слышалась знакомая и такая спокойная музыка, что Настя на несколько минут забыла про свое горе, внезапно подкараулившее ее.

Но вот музыка оборвалась, набежало на солнце облако, затуманило его. Этого было достаточно, чтобы к Насте вернулось прежнее дурное настроение. И совсем она потеряла душевный покой, когда оказалась в сквере и увидела Василия и Ольгу, сидящих на скамейке глаза в глаза. Ноги перестали слушаться. Она еле дошла до ближней скамейки. Хотела сесть и не села. «Пускай видит та». И та действительно сразу увидела ее. Сказала что-то Василию. Он оглянулся и тоже увидел. А у Насти свое на уме: «Смотрите, смотрите — пришла, не струсила!»

Почуяв ли расстройство матери или просто созорничав, ребенок больно толкнулся в стенку живота, и Настя, до этого думавшая лишь о своей тревоге, вспомнила детей: «Что же их-то ждет? Без отца?» И так стало жаль Сашку и этого, давшего знать о себе, что горькое удушье перехватило горло.

Василий и Ольга встали, направились к ней. А она не могла и шагу сделать навстречу.

Опять беспокойно торкнулся в животе ребенок. Это вернуло Насте решимость, и она, не дождавшись, когда Василий и Ольга совсем подойдут к ней, словно защищая от них своего будущего неразумного сиротинку, вскрикнула:

— Вот, видишь, нашлась и эта!..

Василий не узнал ее голоса. Он даже подумал — не пьяная ли Настя? Хотел прикрикнуть на нее, пристыдить, но Ольга опередила:

— Анастасия… — Отчества не знала, запнулась.

— Ивановна, — подсказал Василий.

— Анастасия Ивановна, не волнуйтесь вы! Вы же знаете, как все случилось. Война и не то натворила, не такие еще беды принесла. Успокойтесь… Разберемся. Решим по-разумному. А сейчас лучше домой пойти… — Умолкла, а потом с чувством добавила: — Страшнее того, что миновало, уж ничего не будет!

— Да… Пойдемте. — Василий с благодарностью посмотрел на Ольгу. А она подумала: «Рад… Не сорвалась… И почему я такая глупая, мирная? Уж не потому ли, что я тут третья… лишняя?»

Нелегко узнать, что на душе у человека. Даже не всегда угадаешь, хорошее или дурное у него настроение. Бывает, за бурной веселостью, за наигранной беспечностью скрывается такой душевный разлад, что в пору бежать долой с глаз людских — и рыдать.

Что-то похожее творилось и с Ольгой, пока гостила она в Минске, пока видела Василия.

Встретились после долгой, страшной разлуки муж и жена, родные люди, считавшие каждый погибшим другого, в радости и житейских ухабах тысячи раз повторявшие имена друг друга… Чудо ведь! Великое счастье!.. А где оно, это счастье? Что-то не видать на лицах, в глазах обоих. Встряхнитесь же! Не думайте, что это сон. Это же — светлая явь. Награда вам за муки, за подвиг в жизни!..

Нет, ни эти, ни другие слова не смогли бы изменить, скрасить картину…

Сутки была Ольга со своим сыном, с Сашей, у мужа и отца, у потерянного и найденного, у погибшего и воскресшего. И она видела, чувствовала — тяжела ему эта новая роль, роль восставшего из мертвых. Потому что для другой женщины, для другого Саши, которые были сейчас тут же, он ни на день, ни на час не умирал. И он одним и тем же голосом, одинаково нежно или одинаково скупо, произносил имена: то Оли, то Насти. Он даже не смел разным взглядом смотреть на них, чтоб не обидеть ту или другую. Жалким показался он Ольге и чужим. Она разумом понимала, что нехорошо так думать о нем, что надо выказать сочувствие ему, а сердце не шло на сговор, не покорялось ей, одно твердило: вот теперь-то ты потеряла его, не раньше, когда услышала о гибели, а именно теперь, при встрече с ним, не стало у тебя того, твоего Васи…

Они были в полном сборе, обе семьи. И вести разговор о том, что всех их волновало, оказалось труднее. У каждого были свои невеселые думы.

Василий, в безвыходном раздумье мучая себя, все более убеждался, что ему не найти такого решения, которое было бы верным и ни для кого не обидным. Появление Ольги, его родной, близкой, сбереженной памятью сердца Оли, да еще с сыном, с Сашком, в котором течет его, Василия, кровь, с парнем, какого самое смелое воображение отца не в силах было представить, спеленало его, скрутило жаркой, безумной радостью. И все же он не мог показать себя счастливейшим человеком, щедро разбрызгивать вокруг эту радость, заражать ею других. Поступи так — обидишь Настю. Обид же она не заслужила. Если б ее не было совсем… Тогда, может, не было бы и его самого…

А Настя не могла поладить со своей доброй душой. Ей, когда забывала на миг, что она жена Василия и мать его детей, очень хотелось, чтобы был он счастлив своей первой любовью — пускай кинулся бы к Ольге, пускай бы они, не видя никого, забыв все и всех, плакали и смеялись оттого, что нашли друг друга. Но она не в силах была дать им такой совет. Зачем ей становиться самой несчастной, обрекать на сиротство своего Сашу и того, что бьется под ее сердцем? Нет, она не отдаст Василия без бою!

Старший Саша знал все печали матери и ее тихие надежды на счастье. Теперь, похоже, печали остаются с нею, а счастье не сбывается. Разве не ясно ей, что они оба лишние тут? Пускай уж лучше все остается по-старому, без перемены. Саша не мог проникнуться к отцу искренним, светлым сыновним чувством. В голову втемяшилась навязчивая мысль: «Он для меня такой же папа, как дядя Витя. Вроде меньше даже. Правда, правда».

Младший Саша больше рассуждал о том, какие чудеса творятся на белом свете. Жил где-то его старший брат, а он и не знал, не ведал. А тетя Оля — не просто тетя, а мачеха, если без мамы. Она красивее, когда рядом с мамой. И папе нравится, наверно, больше, чем мама. Но для самого-то Саши даже какая угодно мама все-таки лучше красивой мачехи.

А что сказать про Ольгу?

Днем она была будто во сне, ночью же не смыкала глаз — все думала, думала… «Что, боишься? — Мысленно спрашивала она потерявшую покой Настю и сама отвечала: — Да не возьму я его. Поздно уж. Позд-но!»

Да, обе семьи в сборе, а разговор не вяжется.

Вот отец подсел к старшему сыну. Хоть бы с ним поговорил повеселее. Спросил:

— Кем, Саша, собираешься стать? Специальность облюбовал какую-нибудь?

Тот нахмурился:

— Пока не знаю.

— С ребятами-то дружишь с хорошими?

— С разными.

Младшему сыну тоже не хочется быть в стороне. Вмешался:

— Почему ты, папа, никогда не говорил, что у меня есть брат? Ты не знал, что ли?

Отец вздохнул:

— В том-то и беда, Сашко…

Старший Саша воспользовался этой минутой, переметнулся к матери:

— Когда мы домой, мам?

— Да завтра поедем, Саша, — спокойно, слишком спокойно ответила Ольга.

Василий встревожился:

— Что ж так круто, Оля?

— И верно, что уж так спешите? — подала голос и Настя. — Погостили бы.

— Может, ты один, Саша, побудешь у нас? Каникулы ведь… — не очень уверенно предложил отец.