— Но я обязательно выпью сегодня за помин души Федора Ильича, — горячо заверил вдову Олег Петрович.

Вся траурная церемония заняла чуть более получаса. Можно было не спешить, а пешочком пройти одну остановку до Театральной площади, где конечная его третьего автобуса, а, кстати, и седьмого, на котором ему предстояло добираться до Ирины.

Дома он переменил приличествующий похоронам темный костюм на более подходящие для любовного свидания светлые загодя отутюженные брюки и легкую пеструю рубашку с короткими рукавами. Оглядев себя в зеркале и, убедившись, что он действительно, по признанию Ирины, смотрится очень даже неплохо, Олег Петрович прихватил портфель с бутылками и в бодром настроении отправился к своей, как теперь, наверное, имел уже право говорить, сексуальной партнерше.

О том, что надо купить цветы, хватился только когда сошел с автобуса на Театральной, чтобы сделать пересадку. Окинул взглядом площадь — как назло, ни одного цветочного киоска. Он совсем было расстроился, но вспомнил, что на Чайковского, всего в пятидесяти метрах отсюда, есть большой фирменный магазин «Цветы». Однако уж не повезет, так не повезет — на дверях магазина висела табличка «Перерыв на обед с 14 до 15». Олег Петрович чертыхнулся и решил плюнуть на цветы, может, взамен их купить коробку конфет, но тут за спиной услышал хрипловатый женский голос:

— Мужчина, вам цветочки нужны?

Он обернулся и увидел странную особу с сивыми нечесаными патлами и высохшим морщинистым личиком кирпично-коричневого цвета. «И когда успела загореть, ведь лето только началось?!» — подумал недоуменно. В протянутой к нему руке особа держала бумажный пакет, из которого высовывались головки желтых тюльпанов.

— Последний букетик остался, — жалобным нищенским тоном заканючила старуха. — Всего за пятнадцать рубликов отдаю. По трешнику за цветочек, а в киосках они по пятерке.

От нее так пахнуло перегаром, что Олег Петрович невольно поморщился. Она по-своему истолковала его гримасу и торопливо проговорила:

— Такому симпатичному так и быть уступлю за червонец.

Из-за поворота показался седьмой. Олег Петрович взглянул на часы — время уже поджимало. Он быстро достал бумажник, отдал десятку алкашке, пакет с цветами сунул в портфель и рысцой припустил за автобусом. Водитель оказался не вредный, с понятием и подождал, пока в заднюю дверь не заскочит опаздывающий куда-то го пассажир.

Конечно, и под щи и под предшествовавшую им селедочку пили «Смирновскую», но Ирина попросила его особенно на водочку не налегать.

— Алкоголь в больших дозах, — произнесла наставительно, — ослабляет мужскую потенцию.

Вроде выпил Олег Петрович совсем немного, а совсем не так увлеченно, как в тот раз, занимался он с Ириной любовью. Ее бесстыдство и в разговоре и в постели, если раньше лишь смущало его, то теперь начинало коробить. Она заметила перемену в нем и, когда он вернулся из ванной, спросила с укором: Я тебе уже надоела, да? — Что ты! — фальшиво улыбнулся он. — Мне с тобой хорошо. Просто с утра было много дел, устал.

Что за дела, она не стала расспрашивать, а сказала только:

— Ну, если устал, насиловать тебя не буду. Набирайся сил, казак, поспи часок-другой, и я тоже вздремну.

Она повернулась к стене и уже через минуту начала тихонько посапывать. А Олегу Петровичу не спалось. Он долго лежал на спине, бездумно уставившись в потолок. Потом осторожно, боясь разбудить Ирину, встал, сунул ноги в выданные ему безразмерные шлепанцы — такие, отметил с усмешкой, для любого мужика сгодятся — и пошел покурить на кухню. На пороге обернулся, услышав какой-то шелест. В комнате было душно, и Ирина во сне скинула с себя простыню. Олег Петрович пристально посмотрел на нее — голая чужая женщина.

На кухне, где они обедали, на столе осталась стоять ваза с цветами, которые он принес. Только сейчас Олег Петрович обратил внимание, что один тюльпан был с черным лепестком, совсем как тот из его траурного букета. И вспомнил, что забыл выполнить данное вдове Федора Ильича Тетерятникова обещание — выпить за упокой души ее мужа. Он вынул из холодильника початую «Смирновскую», налил полную рюмку и, глядя в окно на предзакатное солнце, тихо прошептал: «Царствия вам небесного, Федор Ильич!». Залпом осушив рюмку, Олег Петрович запил водку пепси-колой из бутылки, стоявшей на столе. Пепси была теплой и приторной, и во рту стало нестерпимо мерзко.

По телевизору передали сообщение, что жена Горбачева Раиса Максимовна тяжело захворала. Лечить увезли ее за границу. Видно, у нас не нашлось хороших докторов. Да и откуда им взяться? Платят медицинским работникам сущие гроши, они потому не о больных пекутся, а о том, как бы выкрутиться, как бы семью прокормить. Весной ездила баба Маня в районную больницу. Тогда она впервые себя плохо почувствовала, слабеть стала, и голова часто кружилась. Ну и что та поездка дала? Два дня только потеряла. Попервоначалу анализы заставили сдать. Результаты — на следующий день. Хорошо, Катерина Семенова, подруга молодости, приютила, а то б домой за пятьдесят километров возвращаться, переночевать и — снова в дорогу. Врачиха, женщина еще не старая, но вид у нее усталый, хмурый, повертела те листочки с анализами, повздыхала и говорит:

«Кровь у вас плохая, бабушка. А чтоб поправить ее, дорогие лекарства требуются, вам не потянуть такие расходы. Да у нас и нету нужных вам лекарств. И в области, знаю, — тоже. Если сильные боли донимать будут, принимайте анальгин, и снотворное я вам выпишу. Вы сказали, вам шестьдесят семь, так в этом возрасте, дорогая, на помощь медицины особо и нечего рассчитывать». Утешила, называется.

И май, и июнь, и июль баба Маня еще копошилась. Грядочки под морковку, свеколку и огурчики сама вскопала, а под картошку две сотки Андрей Валенок своим малым тракторочком обработал. Хороший он человек, ничего с нее не взял. Лето жаркое выдалось, огурцы рано уродились. Кадушку их успела засолить, а в Ильин день слегла. Поначалу еще кое-как до уборной доползала, а тут второй день и пяти шагов сделать не может. Пришлось ведро помойное для нужды приспособить. Сегодня стала с него вставать, а в голове помутилось, упала и ведро то опрокинула. Так в луже вонючей с час, наверное, и провалялась. От стыда все слезы выплакала, а сил подняться — нет. Серафима, соседка, вечером, как обычно, зашла, ни словом не попрекнула за такую срамоту, бачок воды быстренько вскипятила, обмыла ее, переодела в чистое, и пол вымыла, да еще сбегала полыни нарвала, протерла половицы той полынью, чтоб запах нехороший перебить.

Потом заставила чашку козьего молока выпить — это ей в подарок. Татьяна Вахромеева двухлитровую банку переслала, она козочек держит. Самая удойная — Розка, до трех литров дает. Ну, а может, прихвастывает Татьяна. У каждой женщины в их Новых Выселках свой предмет гордости. У Татьяны — Розка. У Серафимы — сирень в палисаднике, такой пушистой и пахучей во всей округе нет. Наташа Молчунья знает лекарственные способности разных трав, про нее даже в газетке районной писали. А бабе Мане лучше всех в деревне соленые огурцы удаются. Секрет простой — женщины на колодезной воде их делают, а она не ленилась за два километра сходить в Дальнюю рощу за родниковой. Только нынешний засол у нее не на родниковой. Захворала. Вот и весь ответ. Сколько она протянет, одному Богу известно, но если не на поминки, то уж к сороковому дню напитают огурчики духа укропного, смородинового и чесночного, от дубового листа крепости наберут. Которые придут проводить ее выпьют по первому стакану, закусят, и кто-нибудь из мужиков скажет: «Ох, искусница была баба Маня огурцы солить, ядреные, хрусткие, а енти что-то не в той плепорции». А Серафима, добрая душа, смягчит упрек справедливый: «Не под то настроение выпиваем, вот они и не в сладость».

Представила баба Маня эту грустную картину, и слезы полились из глаз.

— Чего это ты разнюнилась?! — строго прикрикнула соседка. — Мысли невеселые в голове не держи! Расскажи-ка лучше, что в мире делается, что там по ящику передавали?