А еще прошу Тебя, Господи, упокой душу новопреставленного Олега Валерьяновича. Правда, может, он другой веры, обличьем-то на русского не очень похож. Но, хоть и суматошный был мужчина и до женщин падкий, особой злобы я у него не замечала. Если же он не православный, будь милостив, Господи, заступись за него перед евойным Богом…

А еще, Господи, котик у меня пропал. Мурзиком его зовут. Сам черненький, а тапочки и грудка беленькие. Сделай так, чтоб нашелся он. Не ругай меня, Господи, что еще и по такому пустяку тебя тревожу. Да только одиноко мне. Господи, ох, как одиноко!..

А еще у Мурзика проплешинка на правой лопаточке…»

Коммунальные бани этого областного центра уже воспеты в русской литературе, и все же для полной ясности изложения я позволю себе сказать предварительно несколько слов о принятой здесь системе налаживания пара, в меру сухого и душистого, который, не обжигая кожи, тем не менее пригибает вас долу и заставляет минут пять сидеть, не шевелясь, у подножия полка, тихо постанывая от удовольствия. Почему у подножия? Да потому, что сам полок, рассчитанный на четыре лежащих тела, увы, вам недоступен, ибо его занимают члены сформированной загодя бригады или, по другой терминологии, команды, которая как раз и готовила парок.

Дело это, на взгляд человека несведущего, простое и нехитрое, требует помимо выносливости, потому как переносить немалые физические нагрузки приходится в раскаленной душной атмосфере, еще и особого таланта. Сначала выметаются опавшие с веников листья, причем не пропускается ни одна щелочка, куда бы они могли забиться. После этой утомительной процедуры на полок, пол и стены выливается с десяток шаек холодной воды. Затем, чтобы вытереть парную насухо, устраивается своеобразный конвейер. Трое-четверо членов бригады тряпками собирают влагу и выбрасывают их в открытую дверь. Оставшиеся в мыльной напарники налету подхватывают тряпки, быстро, с выкрутом отжимают их и переправляют обратно. Так повторяется до тех пор, пока даже в зазубринах между кафельными плитками пола не останется ни капли воды. Тогда дверь парной плотно закрывается, на нее навешивается изнутри полог из толстого шинельного сукна, дабы не просочился наружу ни один глоточек пара, и начинается само таинство поддачи.

Поддают вдвоем, по очереди. Даже самый крепкий банный страстотерпец не в силах в одиночку перекидать на каменку, оборудованную на почти трехметровой высоте, ведерную шайку кипятка — сперва по ковшичку, потом по полковшичка, потом по четвертушечке, по наперсточку, по граммулечке. Да бросать надо не абы куда, не на те камушки, что маняще светятся красным отблеском, а на те, что доведены, в самом прямом смысле, до белого каления. Тут уже требуется и снайперский глазомер и четкая координация движений. Бросается ковшичек с оттяжкой, так, чтобы вода не разбрызгивалась в полете. Тогда каменка примет ее не с недовольным шипением, что случается, если за дело берутся самоуверенные дилетанты, а с благодарственным чмоканьем, будто малыш целует любимую мамочку.

Говорят, в не столь давние времена рядовые, так сказать, посетители бань в парилку вообще не допускались, пока не обработают вениками друг друга все члены бригады. С приходом демократии порядки и здесь стали либеральнее. Теперь, после того как пар налажен, насладиться им могут все желающие, но полок, как уже отмечалось, для них заказан. Лишь самые проворные успевают примоститься на нижней из четырех ведущих к нему ступенек, большинство же вынуждено устраиваться на полу, который, справедливости ради надо отметить, надраен до стерильной чистоты. Начинать махать вениками разрешается лишь по команде бригадира, когда на это даст «добро» разомлевшая на полке первая смена бригады, а выходить из парилки никто не имеет права, пока не попарится вторая.

Хотя пар получается отменный, и достается он вам, как не преминет подчеркнуть бригадир, на халяву, у этого порядка есть один изъян. После того, как добрых три десятка мужиков на славу поработают вениками, от первоначального божественного духа не остается и следа, зато начинает шибать в нос крепкий запашок рабочего пота. Поэтому, пока бригада отдыхает, попивая пивко, квас или чай, заглядывать в парную нет никакого смысла, только настроение испортишь. Остается ждать, когда профессионалы снова наладят парок. Порой интервал между пропарочными заходами растягивается чуть ли не на час.

Вот во время такой вынужденной паузы я и стал невольным свидетелем разговора, который состоялся между банщиком и одним из вновь прибывших любителей русского пара. Шкафчик для одежды достался мне недалеко от входа, так что не надо было прислушиваться, да и говорили они довольно громко.

Я уже отметил про себя, что к банщику здесь обращались уважительно, по имени-отчеству — Александр Борисович. Вообще-то представителей этой отнюдь не престижной профессии зовут панибратски по имени, если им не перевалило за шестьдесят, или только по отчеству — Иваныч, Петрович, Сидорыч и т. п. — когда человек уже явно в пенсионном возрасте. Для Александра Борисовича завсегдатаи бань делали исключение, видимо, потому, что в его облике и манерах чувствовалась интеллигентность и даже некий аристократизм. Благородная, отливающая серебром шевелюра, гладко выбритые чуть впалые щеки и волевой подбородок, точеный нос с горбинкой, выразительные серые глаза — он вполне бы сгодился на роль, скажем, старого князя Болконского или какого-нибудь английского лорда. А когда, перед тем как заняться уборкой мыльного отделения, банщик надевал поверх белого халата темно-зеленый клеенчатый фартук и не спеша натягивал на руки медицинские резиновые перчатки, он становился похожим на профессора-хирурга, который готовится к сложной операции. К моющимся гражданам Александр Борисович обращался исключительно на «вы», не забывая прибавлять старомодные словечки «извините» и «пожалуйста»: «Извините, я должен сделать приборку и буду вынужден вас потревожить», «Не обижайтесь, но в круглых тазиках ноги отпаривать не положено, пользуйтесь, пожалуйста, для этой цели овальными»…

— Что-то ты, Аркадий, давненько к нам не заглядывал, — после обмена рукопожатиями, из чего я сделал вывод, что они хорошо знакомы, сказал банщик и, вертя в руках билет, продолжил раздумчиво.

— Куда бы тебя определить получше? Середина дня, а народу много. Всего три местечка свободных. Двадцать девятый шкафчик, в правом углу у окошка, там сквознячок. В тридцать втором крючок сегодня утром сломали. Ну, и рядом со мной — первый, резервный.

— Я уж, если не возражаете, поближе к вам, — окинув беглым взглядом предбанник, проговорил Аркадий, невысокий лысеющий брюнет с уже заметным брюшком. Был он лет на десять-пятнадцать моложе банщика.

Судя по извлеченным из спортивной сумки аккуратным ровненьким веникам — березовому и дубовому, а также серому фетровому колпаку, бывшему некогда модной мужской шляпой, новый посетитель понимал толк в банных утехах. Раздевался он торопливо, будто кто подгонял. Видимо, сохранилась привычка с тех времен, когда в бани выстраивались очереди и не сразу удавалось найти свободное местечко в мыльной, не говоря уже о шайке, которую приходилось «столбить» у заканчивающего помывку сопарника.

— Да ты не спеши особо, — посоветовал Александр Борисович. — Сегодня Леша командует. Он мужик основательный. Уборку они только начали, так что у тебя в запасе минут пятнадцать минимум. Расскажи, чего там новенького у нас в «Меридиане»?

Аркадий не поспешил с ответом, а продолжал раздеваться и, лишь оставшись в одних трусах, присел на скамейку и заговорил несколько удивленно:

— А вы разве не в курсе, Александр Борисович? Из «Меридиана»-то я ушел. Уж восемь месяцев как.

— И ты тоже? — не то осуждая, не то сожалея, протянул банщик. — Ты же лучшим по профессии считался. С чего это начальство такими кадрами разбрасывается?

— Ну, во-первых, директор там новый. Лебедев Григорий Захарович. Может, слышали?