Пришла Маша с утра пораньше квартиру прибрать, дверь своим ключиком открыла, у Олега Валерьяновича к ней, понятно, доверие было полное. В комнату вступила, удивилась: в такую-то рань Олег Валерьянович уже за столом сидит. Но сидит как-то странно: голову на столешницу положил, а одна рука вниз свисает. Словно пьяный. А он ведь после инфаркта, что в позапрошлом году случился, ничего спиртного категорически в рот не брал. «Я свою цистерну выпил», — отшучивался, когда предлагали. Окликнула его Маша — не отвечает. Подошла ближе и все ясно стало. За руку взяла — та уже окоченевшая. Может, Олег Валерьянович еще вечером помер.
— А вчера такой веселый был, такой задиристый, — вздохнула Таисия Владимировна. — Мы на лавочке сидели, о коте моем пропавшем толковали, он меня все подбодрить старался.
По правде говоря, к покойному соседу Таисия Владимировна без всякой симпатии относилась, а вот умер человек, какой никакой он был, а все жалко. Она даже всплакнула. И невольно свои покойнички дорогие вспомнились — сыночек и муж. Василий Прокопьич, хоть и ушел от нее, а так в памяти и остался как законный муж, а не то, чтобы бывший. И то — с Лариской после официального развода прожил он всего четыре месяца. Ухайдакала она его. А одна женщина с вагонного депо заверяла ее клятвенно, что Василий Прокопьич по жене покинутой тоскует и хочет прощения просить, чтоб обратно его приняла. А она и приняла бы безусловно. Ведь его, единственного всю жизнь любила.
Что там судьбу гневить, в женской доле ей повезло. Когда война закончилась, была она совсем молоденькой, девятнадцатый годок шел. Под ее возраст, считай, всех подходящих женихов на фронте поубивало. Из их небольшой деревеньки пятнадцать парней да женатых мужиков ушло на войну, а вернулись четверо. На отца похоронка пришла в сорок четвертом, мама его на три года пережила. Так бы Тасе и век куковать, да председатель Иван Иванович, царствие ему небесное, жалостливый был человек, хоть и партийный, от начальства подневольный. Когда очередную перетряску с колхозами затеяли, он под этот шумок и отпустил ее в Москву. Езжай, говорит, девка, в белокаменную, там счастье легче найти. А ей уж двадцать пять. Перестарок. И ни шестимесячной модной завивки — коса узелком на затылке, и ни маникюра алого — она с малых лет в овощеводческой бригаде, при их работе какой уж тут маникюр, а из нарядов — платье ситцевое в синий горошек, стиранное-перестиранное, босоножки матерчатые за на холодную погоду кофточка из серой шерсти, самолично связанная. А вот чем-то глянулась деревенщина Василию Прокопьичу, коренному, между прочим, москвичу. Он-то, когда еще только ухаживать за ней начал, и пристроил ее в проводницы. Ни о какой там чисто женской конторской работе она и мечтать не могла. Семилетку перед самой войной окончила, а труд непосильный да голодуха все те не ахти какие знания, что в школе получила, напрочь из головы вышибли.
Поначалу думала, долго не выдержит. Служба проводника и физически тяжелая и шибко нервная, ведь дело с людьми имеешь. Но потихонечку-потихонечку тянулась и, можно сказать, полюбила свою профессию. И то: как приятно от пассажиров в конце рейса «спасибочки» услышать. Она и роды в пути принимала и мальчонку одного из-под самых колес проходящего встречного товарняка вытащила, мамаша его, раззява, потом долго ей благодарственные открыточки к праздникам присылала… Ох, и чего только в той проводницкой жизни ни было — и радостного, и веселого и горького! Теперь же сидит в четырех стенах одна-одинешенька. С телевизором не поговоришь, а был кот, которому она думки свои поверяла, и тот пропал…
Маша ушла телеграммы родственникам Олега Валерьяновича отправлять и друзей его обзванивать. Вот что значит военный человек, к дисциплине приученный. Он загодя, после того инфаркта, списочек приготовил, кого проинформировать следует, если с ним что случится.
За Машей дверь закрылась, Вера Даниловна на пороге: что да как? Ее четыре дня дома не было, гостевала у племяша на даче. У которого, Таисия Владимировна уточнять не стала. У соседки братьев и сестер по Москве пятеро раскидано, а было семь, а уж племянников не сосчитать. Ну, пересказала ей, что сама от Маши услышала. Повздыхали, поохали. Потом Вера Даниловна говорит, мол, хорошо бы Олега Валерьяновича на Митинское кладбище определить, там и ее сестры лежат и Таисии Владимировны муж с сыночком. Когда своих навещать будут, и за могилкой соседа доглядели б. Таисия Владимировна согласилась, что так оно удачно бы вышло, а саму память снова в прошлое повернула.
О смерти Василия Прокопьича узнала она, когда в рейс собиралась. Сама Лариска прибежала к ней, не постеснялась. Вы, говорит, тетя Тася, на меня зла не держите, хотя имеете такое моральное право, а только я к вам с низким поклоном. Когда Василий Прокопьич помирал, последнее желание высказал, чтобы похоронили его рядом с сыном. Теперь от вас зависит исполнить волю покойного. Таисия Владимировна тогда сама была готова в ноги Лариске бухнуться. Хоть на том свете, да снова имеете вся их семья окажется, когда и она свои дни окончит. Как и положено, рядышком будут лежать и родители и сынок.
Свой последний долг перед мужем она, считает, до конца исполнила. А как непросто это было! Пришла к начальнику резерва проводников с заявлением на недельный отпуск за свой счет, а он на нее с ходу орать: «Не отпущу! Самое время «пик», у меня каждый человек па счету, а ты ишь чего захотела! Ты ж разведенная. Да если вы все начнете бывших своих мужей и полюбовников хоронить, мне ни одну бригаду не удастся укомплектовать!» И на него глазами зыркнула и сказала, как отрезала: «Не дадите за свой счет, увольняйте по любой статье, а только человека, с которым двадцать лет прожила и от которого сын у меня был, проводить в последний путь я обязана». Горлопанистый был начальник, грубиян несусветный, а прочувствовал ее боль. И даже не семь дней отпуска, как просила, дал ей, а все десять, чтоб и девятый день отметить смогла…
Потом еще повздыхали по Олегу Валерьяновичу, а потом Вера Даниловна без всякого перехода про кота поинтересовалась, нашелся ли? Отрицательный ответ выслушав, сказала наставительно: «Помолиться надо! У нас на деревне, с девчоночной поры запомнила, как у кого на корову или овцу хворь нападет, особую молитву читали святым мученикам Флору и Лавру. Подойдет она для пропавшей кошки, не знаю, это нужно с батюшкой посоветоваться. А ты пока, подружка, просто помолись Господу нашему. «Отче наш», я тебя учила, прочитай, а опосля, какие просьбы есть и пожелания, Ему выскажи. Он ведь, Господь, всеблагий и всемилостивый. От самой маленькой царапинки в нашей душе у Него сердце кровью обливается».
Стыдно было Таисии Владимировне в глаза соседке глянуть. Память совсем дырявой стала, начало молитвы помнит, а дальше слова перепутываются. Вот и эта молитва, с которой она к Богу обратилась, когда одна осталась, тоже нескладной получилась:
«Отче наш, иже еси на небесех… Сыночек мой там у Тебя в раю, ангелочек Павлик. Ты уж последи, Господи, чтоб никто его не забижал. Он мальчишечка боевой, на несправедливость отзывчивый, может и огрызнуться. Но сердечко у него доброе, ласковое.
А еще прошу Тебя за мужа моего Василия Прокопьича. Куда уж Ты его определил, не знаю. Грешен он, от жены законной ушел. Хоть и были мы не венчаны, а почти все совместные годы в любви и согласии прожили. Конечно, виноватый он, но еще больше вины на Лариске-разлучнице. Потому, Господи, если он не в раю, а в каком другом месте, Ты его в рай переведи, к сыночку. А потом, на милость Твою уповать буду, и меня с ними соедини. Василь-то Прокопьич, намекали мне люди, хотел от Лариски ко мне возвернуться, да не успел хорошее свое намерение осуществить. А Лариску-разлучницу Ты тоже прости, Господи. Это я ее в сердцах иногда проклинаю, но Ты мне не верь…
Чуть не забыла, Господи! Василь Прокопьич мой — фронтовик. Дважды раненный. Совсем мальчишкой пошел на войну добровольно. Россию от немца отстоял. И на производстве всегда был на хорошем счету. Ты зачти это, Господи!
