Тысячу лет тому назад

Тоже был Рим в тускнеющем свете,

Тоже был дождь, закат, листопад.

Все-таки есть новинки на свете:

Дождь пролетел, тускнея тоскливо –

Сколько принес он атомной гари?

Дымный закат – как зарево взрыва

(Взрыва в Сибири? Взрыва в Сахаре?).

Всходит Луна, совсем по старинке.

Там, на Луне, есть Море Покоя.

Там, на Луне, есть тоже новинки.

Скажи, и ты хотел бы покоя?

Скажи, что случилось с миром?

Как будто рисует дождь

Неясным, нежным пунктиром

На старом – новый чертёж.

Ты скажешь: всё как всегда.

Все те же дома напротив,

И так же течет вода.

– Не всё как всегда. Напротив:

Сквозь буквы торговых фирм,

Сквозь дождь, сквозь дома Парижа,

Сквозь весь непрозрачный мир –

Другой рисунок я вижу.

Другие линии в нем,

И краски тоже другие.

Но проблески неземные

Так трудно видеть в земном.

В снежный вечер Млечный Путь походит

На дорогу нежную в раю.

Ты забыла все, что происходит

В вышине, во сне, в раю?

Погляди: прозрачна мостовая,

Мы идем, в эфире, в легкий путь.

Светится Луна, не затмевая

Нежный, бледный Млечный Путь.

Вот лунатик в синеве проходит,

Встал на тучу, дремлет на краю.

Он пришелец, но слегка походит

На живущих в том краю.

Под ногами улица ночная,

Снежный свет, полузнакомый путь.

Чуть предчувствуя, чуть вспоминая,

Ты глядишь на Млечный Путь.

Нa каменном крыльце чужого дома

Бродяга пьяный разложил свой завтрак,

Весь в блеске солнца, – и разбил бутылку,

И разлилось вино, мешаясь с грязью,

По серому асфальту. И тогда

Он быстро опустился на колени,

Припал ничком – и начал пить из лужи,

Слегка блестевшей темноватым блеском,

И солнце нежно золотило лица

Торговок, насмехавшихся над ним.

Да, на коленях, как библейский странник,

Бездомный, пересохшими губами

Целуя грязь земли обетованной,

Как блудный сын, беспутный и прощенный,

Прижав лицо к сандалиям отца…

Пожалуй, и не надо одобрения,

И ободрения не надо.

Ни обещания, ни исполнения

Желаний, обещаний. Надо

Стараться обойтись без утешения.

Пора не жаловаться, не надеяться

(Судьба шутила, обещая…).

Пора стихам, как дыму, дать развеяться

(Перелистают не читая).

Пора понять, что не на что надеяться.

Здесь пахнет лазурью, ты знаешь?

Здесь пахнет лазурью.

И струи фонтана трепещут эоловой арфой.

И пышным огнем золотится петух, запевая,

И пёстрый базар не стихает в полуденном свете.

И кажутся музыкой смутной далекие горы,

И в детских губах леденец золотистой свирелью.

На старой стене расплескалась волна винограда,

И в пыльном пылании вьются песчинки бессмертья.

И в светлом звучанье текут золотистые груды

Июльского воздуха, нежного смуглого лета.

Огромные груды сиянья, громады лазури.

Смотри – половодье лазури, и горы как волны.

Прямо на тротуаре

валяется пятно света,

круглое,

похожее на золотое блюдо.

И рядом лежит

пятно нефти,

отливая зеленым и синим,

как пышный персидский павлин.

Разноцветные крылья белья

(на веревках через всю улицу)

– розовые, оранжевые, сиреневые –

как большие цветы

висячих садов

Семирамиды.

Холодеет душа, и близится сумрак.

И всё, как тень над водами Леты.

Но хочется, хочется чистых звуков

Волшебной скрипки, волшебной флейты.

Ну что, Пегас, смешная лошадка,

Ты нас научишь в день пасмурно зыбкий

Легко летать, как люди Шагала,

Играть на букете, как на скрипке?

И от нежных звуков мы подобреем,

Простим разбойника и убийцу.

Поэт, попробуй стать чародеем,

Чтоб день превратился в райскую птицу.

Слушая розовый сумрак смуглых ладоней,

Теплую музыку раковин нежно пахучих,

Маленьким розовым ухом прильнув поудобней,

Все повторяя, как волны, – «голубчик, голубчик…»

Слыша почти, что снежинки, светлая стая,

Снова слетаются, ночь Рождеством наполняют.

Глядя на розовый шорох в широком камине,

Видя ночное молчанье улицы зимней…

Слушая грудь, где бормочут счастье и жалость,

Слыша жасминовый запах снежинки холодной,

Точно в мелодию летней реки, погружаясь

В тихий и розовый сумрак смуглых ладоней…